Тут до Ньютона дошло, что этот человек — президент Соединённых Штатов, и что говорит он с напыщенностью отчаявшегося. Ньютон переключил канал. На экране возникла постельная сцена. Мужчина и женщина, оба в пижамах, обменялись парой избитых непристойных шуточек. Он снова переключил канал в надежде на вестерн. Он любил вестерны. Но там показывали проплаченный властями пропагандистский фильм о достоинствах и добродетелях Америки. На экране замелькали белые церкви Новой Англии, труженики полей — на каждую группу по одному улыбающемуся чернокожему — и клёны. Таких фильмов в последнее время появлялось всё больше; как и многие популярные журналы, они становились всё более шовинистическими и как никогда были пропитаны сказочной ложью о том, что Америка — это страна богобоязненных городков и рациональных мегаполисов, процветающих фермеров и добрых докторов, застенчивых домохозяек и филантропствующих миллионеров.
— Боже мой, — сказал Ньютон вслух, — да вы просто перепуганные, жалеющие себя гедонисты. Лгуны! Шовинисты! Глупцы!
Ньютон снова переключил канал, и на экране возникла сцена из ночного клуба. Звучала приглушённая музыка. Ньютон задержался на этом канале, глядя, как движутся тела на танцполе, как мужчины и женщины, разодетые в пух и прах, обнимаются под звуки музыки.
А кто такой я, подумал он, как не перепуганный, погрязший в жалости к себе гедонист? Он допил джин и посмотрел на свои руки, сжимающие бутылку, а затем перевёл взгляд на свои искусственные ногти, которые блестели в мерцающем свете телеэкрана словно полупрозрачные монеты. Несколько минут Ньютон смотрел на них так, словно увидел впервые.
Затем он встал и, пошатываясь, подошёл к шкафу. Он достал с полки ящичек размером с обувную коробку. На внутренней стороне дверцы шкафа висело большое зеркало. Ньютон посмотрел на своё отражение, на своё высокое, худое тело, затем снова сел на диван. Он поставил ящичек перед собой на мраморный кофейный столик и достал из него пластиковый флакончик. На столике стояла пустая пепельница в форме чаши — китайский фарфор, подарок Фарнсуорта. Ньютон вылил в неё жидкость из флакона, поставил его на стол, а затем погрузил кончики пальцев в пепельницу, будто в чашу для омовения рук. Он подержал их там с минуту, а затем вынул и резко хлопнул в ладоши. С тихим позвякиванием его ногти осыпались на мраморный столик. Кончики его пальцев оказались гладкими и гибкими, но слегка воспалёнными.
Из телевизора доносился джаз с шумным, напористым ритмом.
Ньютон встал, подошёл к двери и закрыл её на ключ. Затем он вернулся к ящичку на столе, достал из него комок, похожий на ватный, и обмакнул его в ту же жидкость. Ньютон заметил, как дрожат его руки. Он знал, что напился гораздо сильнее, чем когда-либо раньше. Но, видимо, ещё недостаточно.
Он подошёл к зеркалу и прижал влажный комок сначала к одному уху, потом к другому, пока синтетические мочки не отвалились. Расстегнув рубашку, он таким же образом удалил соски и волосы на груди. Волосы и соски держались на тонкой пористой прослойке и отпали все разом. Ньютон поднял все эти накладки и положил их на кофейный столик. Глядя в зеркало, он заговорил на родном языке — сначала тихо, потом громче, пытаясь заглушить звуки джаза из телевизора. Он читал стихотворение, которое сочинил в юности. Язык слушался его плохо. Он был слишком пьян, а может просто разучился произносить антейские шипящие звуки. Затем, тяжело дыша, Ньютон вынул из ящичка маленький инструмент, похожий на пинцет, и, стоя перед зеркалом, осторожно удалил с глаз тонкие пластиковые линзы. Всё ещё силясь дочитать не дающееся ему стихотворение, он моргнул глазами, зрачки которых оказались вертикальными, как у кошки.
Долго он смотрел на себя, а потом заплакал. Он не всхлипывал, но слёзы лились из его глаз — точно такие же слёзы, как у людей — и катились вниз по худым щекам. Это были слёзы безысходности.
Затем он спросил себя вслух по-английски:
— Кто ты? И где твой дом?
В зеркале отражалось его собственное тело, но Ньютон не мог признать его за своё. Оно было чужим и пугающим.
Он достал ещё одну бутылку. Музыка прекратилась. Диктор произнёс: «…танцевальный зал отеля «Зеельбах» в центре Луисвилла был показан вам в прямом эфире с помощью серии товаров «Краски мира» — плёнок и проявителей для самых лучших фотографий…»
Ньютон не смотрел на экран — он открывал бутылку. Зазвучал женский голос: «Чтобы сохранить воспоминания о предстоящих праздниках, о ваших детях, о семейных торжествах в День Благодарения и на Рождество, нет ничего прекраснее, чем фотографии «Краски мира», наполненные яркой жизнью…»
А Томас Джером Ньютон лежал на диване с открытой бутылкой джина в руке. Его пальцы без ногтей дрожали, а кошачьи глаза с тоской смотрели в потолок…
В воскресенье утром, через пять дней после пьяной беседы с Ньютоном, Брайс сидел у себя дома, пытаясь читать детективный роман. Он сидел у электрокамина в своей маленькой типовой гостиной, одетый лишь в зелёную фланелевую пижаму, и пил третью за утро чашку чёрного кофе. Сегодня он чувствовал себя лучше: загадка личности Ньютона не мучила его так сильно, как в прошедшие несколько дней. Этот вопрос всё ещё оставался для Брайса первостепенно важным, но он решил придерживаться своего рода стратегии — если бдительное выжидание можно было назвать стратегией — и умудрился если не выбросить проблему из головы, то, по крайней мере, перестать думать о ней постоянно. Детективный роман, по счастью, оказался довольно глупым; за окном крепчал мороз. Брайсу было уютно у мнимого очага, и он совершенно никуда не спешил. На стене слева от него висела репродукция «Падения Икара». Он перевесил картину из кухни в гостиную два дня назад.
Брайс прочёл уже почти половину книги, когда услышал тихий стук в дверь. Он недовольно поднялся, спрашивая себя, за каким чёртом он мог кому-то понадобиться в воскресенье утром. Его коллеги вели активную общественную жизнь, но Брайс упорно избегал её, и у него было мало друзей. Во всяком случае, у него не было настолько близкого друга, чтобы мог заглянуть к нему в воскресное утро. Брайс захватил из спальни халат и открыл дверь.
За порогом, в морозном тумане, дрожа в тонкой нейлоновой куртке, стояла экономка Ньютона.
Она улыбнулась и произнесла:
— Здравствуйте, доктор Брайс.
— Здравствуйте. — Брайс не смог вспомнить, как её зовут, хотя Ньютон однажды называл её при нём по имени. Много слухов ходило о Ньютоне и этой женщине. — Заходите погреться, — пригласил он её.
— Спасибо. — Она вошла быстро, но словно бы извиняясь за вторжение, и закрыла за собой дверь. — Меня прислал мистер Ньютон.
