Хочу убить Санчес в Сети.
И хочу сойтись, сойтись с Санчес но уже тут, в Реале.
Доев, я вышел в Сеть, и сразу застал Санчес в Стамбуле времен Османс-кой империи. Оттуда мы отправились в Рим второго века, а оттуда в Афины времен эллинизма. Вскоре мы сидели на белоснежной террасе, ды-шали бризом Средиземного моря, отдыхая глазами на сложных и изящных очертаниях скал, и на белых гребнях волн, разбивающихся об эти скалы и о нос дремлющей у берега голубоглазой триремы.
– Я, Аури, зато узнала, кто такие технотеисты.
– И кто?
– Сектанты, ты был прав. Причем они считают себя «единобожниками», и не относят свое учение ни к христианству, ни к исламу, ни к иудаизму. Ну так вот, слушай – технотеисты являются порождением прогресса. Они пы-тались адаптировать религию к реалиям «Термоядерной революции» двад-цать второго века. Их еще называли тогда «атомные клерики». И учение их базировалось на трех основных принципах. Тебе интересно?
– Да, да, – закивал я, удивившись, что мой лед и злоба дали трещину.
– Первое, что они утверждали: мир – это полностью замкнутая в себе, автономная система, потому что таким его создал Бог. Иными словами, мир можно полностью, от начала и до конца, объяснить его внутренними зако-нами, но это не отменяет божественного творения.
Вот как.
– Отсюда следует второе: если Бог вмешивается в жизнь этого мира, он подчиняется его законам. Чудес не бывает! А отсюда следует третья, глав-ная формула технотеизма: «Все в мире делается по воле Божьей руками людей». Мне их священник, доктор синтетических наук, даже кое-что тол-ковал из Библии. И приводил пример, что Туринская плащаница – это, на-деюсь, ты знаешь, что такое – так вот, что Туринская плащаница радиоак-тивна. То есть представь: Воскресение Христово сопровождалось ядерной реакцией! Можешь такое представить? Но поговорить с ним я не успела: истек отчетный период, а начинать все сначала мне уже было лень.
– Интересно.
Ага. Ну что, куда дальше?
Дальше мы отправились к Таис Афинской, в ту же Грецию, но уже вре-мен Александра Македонского, и вскоре снова шли по белым афинским улицам, мимо теплых домиков, увитых виноградной лозой, мимо Акрополя с белоснежным Парфеноном на плоской вершине, спустились к берегу, где
застали саму гетеру – Таис Афинская, невысокая и очень красивая девуш-ка с медной кожей, роскошными черными волосами и исключительно ши-рокими бедрами, лежала на песке, отдыхая после непременного у древних греков морского купания…
Там, на этом песке, я первый раз познал страсть женщины, а точнее, страсть умной машины. На следующий день Санчес обещала сводить меня к кому-нибудь еще, но я ответил, что не хочу:
– До сих пор противно.
Последующие пять или семь дней мы провели вместе, и обошли множе-ство миров. Мы каждый день дрались на Арене, и наслаждались невероят-ными картинами мира снов, мы становились зверями и птицами, рыбами и микробами, мы моделировали великую классику дальнего прошлого, и Санчес, бедная, простая, наивная Санчес, искренне верила в то, что откры-вает мне что-то новое.
В этом мире нет новизны. И поток впечатлений способен лишь забить мою тоску, похоронить ее под грудой чего-то, но не уничтожить совсем.
И вот уже я и Санчес вновь грелись в лучах полинезийского солнца, ле-жа на теплом песке, белом, как снега Московии, и вновь Санчес говорила со мной о том, нравится ли мне этот мир.
– Ты хочешь знать, – отвечал я, – стал ли я после всего этого лучше от-носиться к нашему информационно-синтетическому обществу? Что ж, я отвечу: не стал.
– Почему?! – едва не вскричала Санчес, и я понял, что сделал ей очень больно. Она вдруг поняла, что ее семь кругов рая пошли прахом, и что все ее усилия тщетны. А может, она поняла что-то совсем другое.
– А с чего я должен был изменить отношение к миру? Я стал лучше от-носиться к тебе. Но только к тебе. Я готов странствовать по мирам с то-бой – но только потому, что с тобой мне будет не так одиноко и холодно.
Так чего тебе не хватает, я не могу понять?! воскликнула Санчес, чуть не плача.
– Тьмы.
– Так сходи в Ад.
– Это не то… Совсем не то. Как же тебя объяснить… Санчес, дело в том, что… Все эти бои на Арене, прогулки в мире снов, блаженство в Раю и муки Ада, беседы над Эгейским морем – это… Это сказка. Но когда я возвращался в Реал, чтобы есть или спать, меня брало отчаяние. И хочешь знать, от чего?
– Да?
– Я хотел тебя. Я хотел, чтобы ты оказалась в моей квартире. Ты – жи-вая, материальная. Чтобы мы жили вместе меж этих стен. Чтобы простран-ство квартиры было для нас двоих, а не для меня. А еще знаешь ли ты о том, что ты способна рожать детей?
– А еще я бы заразилась чем-нибудь, и умерла бы. А следом бы умер ты и эти рожденные дети. Наше «внеобщество» – это единственная система, при которой все могут быть счастливы. Ты можешь понять, что смешай лю-дей – и люди буду резать друг друга, заражаться один от другого, достав-лять друг другу страдания? Представь себе только, что я, я-реальная, уми-раю у тебя на руках.
Санчес, вот что… Мы знаем друг друга уже очень близко, и я прошу, не называй меня хамом. Мне просто очень важно это узнать.
– Что узнать? – Санчес говорила как-то обессилено, и я подумал, что мне надо было сказать неправду.
– Санчес, а все-таки расскажи мне про свой Реал. Про то, что у тебя есть не в Сети.
– Ладно, Аури! – произнесла она уже тверже, а дальше я понял, что она отключила эмоции, и говорила теперь ровно и холодно, я расскажу тебе все. Я унижусь. Слушай. В Реале у меня есть квартира – куб с мягкими желтыми стенами. Без окон и без дверей. Три комнаты. В одной комнате – кровать, без одеяла и всегда чистая, и синтезатор, делающий еду из воздуха, на котором зе-леными буквами написано «Экономьте атомы!». В квартире всегда тепло и свежий воздух. В другой комнате – душ, чтобы я могла быть чистой, и туалет. Ты знаешь, что делают в туалете? Должен знать. А третья комната – темное помещение, пронизанное лучами. Оттуда я выхожу в Сеть. У тебя так же?
– В точности!
– Что ты еще хочешь узнать?
– Санчес, скажи мне тогда другое: какая ты сама в Реале? Как выглядит твое настоящее тело.
– Мое тело в Реале выглядит омерзительно. Гораздо хуже, чем твое. И сейчас я расскажу тебе таких мерзостей, что ты будешь ненавидеть Реал. Хочешь?
– Хочу.
– Тогда слушай. В Реале я, во-первых, потолще. Сильно потолще. Во-вторых, у меня очень плохая кожа: сухая, неровная, с морщинами и прыща-ми. Знаешь, такая серая и ломкая? И, наконец, там, в Реале, я стара.
– Стара?
– Мне, на самом деле, лет двести. Я ближе к концу, чем к началу, а ко-нец, я знаю это, неизбежен.
