Летаров сунул Дмитрию руку, и тому ничего не оставалось, как тряхнуть небольшую, липкую от пота ладонь. Нейробиолог лихо подмигнул в ответ – так, словно они заключили некую таинственную и многообещающую сделку.
В тот же день Дмитрий выяснил, что под «практическим направлением» имеется в виду прикладная работа. Вечерский хотел, чтобы лаборатория Солнцева использовала позаимствованную у американцев технологию для создания организма, способного существовать в экстремальных условиях. Марс. Дмитрий и не подозревал, что российская космическая программа так далеко продвинулась. Организм должен был выработать на Марсе атмосферу. Это разогрело бы поверхность планеты, а затем, после таяния вечной мерзлоты и льда под полярными шапками, можно было перенести в новый мир другие виды растений и животных. Требовалось также увеличить кислотность почв Марса и изменить еще несколько параметров.
Мысленно Дмитрий сразу же начал набрасывать портрет будущего трансгена. Хлоропласты для фотосинтеза, быстрое деление, способность обитать во льду – поскольку жидкой воды на Марсе пока не было. Не хватало лишь банки с газировкой и холодного окна за спиной, а так игра в «Пруд» продолжалась. За чем же дело стало? Он купил шипучку в первом же ларьке по пути к общаге, а в комнате устроился на подоконнике, достал планшет и принялся за работу. Завтра предстояло изложить сотрудникам – двум мэнээсам и трем женщинам-лаборанткам – план действий.
В качестве исходного организма Солнцев выбрал хлебные дрожжи, Sacharomyces cerevisae, – и потому, что клетки дрожжей быстро делились, и потому, что геном их был досконально изучен еще в прошлом веке, и, наконец, потому, что сахаромицес легко трансформировались плазмидами, содержащими последовательности генбота. От одноклеточных водорослей финальному трансгену достались хлоропласты, от живущих во льду бактерий – способность вырабатывать антифриз. Еще Дмитрий использовал гены бактерий-термофилов, обитавших в серных источниках, и гены грибов, растущих в наполненных сероводородом пещерах. Финальный организм мог поглощать сероводород, выделяя серную кислоту, – так что и вопрос с закислением почв был решен.
Трансгенов окрестили Sacharomycres omnipresens – «живущие повсюду». Они действительно могли существовать практически в любой среде, выдерживали высокий радиационный фон и облучение ультрафиолетом. Спустя два года терпеливой, кропотливой и скучноватой работы штаммы были вполне готовы к тому, чтобы отправиться на Марс. Господин Левицкий, курировавший проект, покровительственно похлопал Дмитрия по плечу и назвал «удачным приобретением», за что чуть не получил в рыло – о чем, впрочем, так никогда и не узнал.
А вот у Летарова, как он ни пыхтел, ни драл свою шевелюру и ни гонял сотрудников, заставляя их вкалывать по десять – двенадцать часов в сутки без выходных, с телепатическим интерфейсом ничего не получалось. По слухам, Вечерский у себя за океаном тоже не слишком преуспел, но нейробиолог все равно был безутешен. Ему страсть как хотелось перегнать бывшего учителя. Сам Дмитрий не любил соревноваться. Он считал, что чем больше пялишься в спину бегущим впереди или оглядываешься через плечо на тех, кто поджимает сзади, тем меньше времени остается на собственное дело. Может, поэтому они так и не стали с Летаровым близкими друзьями, хотя через месяц обоим дали квартиры по соседству, в новом доме неподалеку от институтской аллеи. Андрей, пригласив холостого коллегу на новоселье, познакомил его с женой Леночкой – той самой противницей курения – и маленькой дочкой Машей. Дмитрий и потом не раз забегал к ним попить чаю, а порой и чего покрепче, однако, едва разговор заходил о науке, телепатическом интерфейсе и Вечерском, всегда старался сменить тему.
Как раз в гостях у Летарова он и услышал первые новости о Бостонской катастрофе. Леночка, большая любительница торчать в соцсетях, оторвалась от своей страницы ВКонтакте и окликнула мужа:
– Андрюша, ты слышал? Тут пишут, что в Бостоне какие-то подопытные звери сбежали из лаборатории. Как думаешь, это опасно?
– Чушь, – фыркнул и нетерпеливо отмахнулся Летаров. – Очередная утка. Ты бы поменьше торчала в сети, а то Машка за тобой тянется. У нее уже в вирте больше друзей, чем в реале, причем половина из них искины. Хочешь, чтобы сказки ребенку читала программа?
– Вот возьми сам да почитай…
Виновато улыбнувшись, Андрей выбрался из кресла, прошел к книжному шкафу и вытащил оттуда потрепанный томик «Волшебника Изумрудного города», древнее издание, доставшееся ему еще от деда. Летаров коллекционировал бумажные книжки и настаивал, чтобы Машка тоже училась читать с бумаги. Дочку он обожал, и только ради нее готов был оторваться от разговоров о своем вожделенном телепатическом интерфейсе.
В тот день больше о бостонском инциденте не говорили. После того как наслушавшаяся о приключениях Элли Машка уснула, Летаров принялся сетовать на очередную неудачу с каким-то йогом-телепатом, который на проверку оказался обычным мошенником. В перерывах Леночка бомбардировала их новостями о забастовках деклассированных в Англии, о легализации сенс-наркотиков в Марокко и о террористических акциях «Чистого мира» – экстремисткой организации, требовавшей повсеместного уничтожения андроидов.
Все выжившие знают дату «Дня Химеры»: одиннадцатое сентября две тысячи тридцать шестого года. Другая дата, четвертое ноября две тысячи тридцать шестого года, большинству людей ничего не скажет. Между тем случившееся в этот день грозило куда худшими бедами. В личном календаре Дмитрия Солнцева четвертое ноября тридцать шестого значилось как «День омний».
Четвертого ноября над Пущино разразился ледяной дождь. Тысячи мелких льдинок барабанили по крышам, по стенам, по покрывшемуся скользкой коркой тротуару. Ломались ветви деревьев, рвались провода. В институте свет отключился лишь на тридцать секунд, после чего заработал аварийный генератор. Этих тридцати секунд, однако, хватило, чтобы в одном из ламинаров нарушилась циркуляция воздушного потока. У работавшей в стерильной комнате лаборантки в тот день был насморк, и поэтому, пренебрегая правилами безопасности, она не надела маску. Один вдох – и вылетевшие из ламинара споры оказались у женщины в легких. Свет включился. Стерильность восстановилась. Лаборантка никому не сообщила о происшествии.
Так ли это было, или не совсем так, Дмитрию оставалось лишь гадать. На следующий день Марья Дмитриевна – так звали нерадивую лаборантку – позвонила на работу и сообщила, что, кажется, у нее не насморк, а грипп. Поднялась температура, развился сильный кашель. Дмитрий велел ей сидеть дома и пить горячий чай.
