Чижов и Русанова развернулись и вышли.
— Ну, чего там? Чего вы сцепились? — пристали к ним напарники. Чиж молчал, стоя у окна с одной стороны, Стася молчала, стоя с другой. Пару раз она многообещающе глянула на Николая и, тот вовсе приуныл:
— Извини, я…
— Пошел ты! — прошипела. — И не «ты», а «вы»! Прошу не забываться рядовой!
Мужчины притихли насторожившись. Ссора видно нешуточная вышла. Посторонние начали расползаться по своим комнатам, гадая, что же все-таки приключилось.
— Рассказывай, — налил себе и товарищу кофе Иван.
— Нечего рассказывать.
— Не темни, Иштван, не та ситуация. Мне рапорт полковнику писать. Я должен знать, как вас прикрыть.
— Она опять к нему собралась. Чиж не знал, мы молчали. А тут подслушал видно — дверь не закрыта была. Ну, у него голову и снесло. Понял что к чему.
— К кому "к нему" собралась?
— К любовнику. А то ты не знаешь, к кому она столько лет бегает, сам же мне об этом сказал, когда я ее у диспетчерской засек. Не помнишь? — буркнул. — Правильно Чиж поступил, нам давно так надо было сделать.
Иван вздохнул, потер шею: дела-а.
— Она бы не пошла.
— Конечно. Чиж ей монету дал и жетон. Круп опять набрала.
— Какую монету?
— Алтын.
— Тьфу, ты!… Ладно, свободен. Давай сюда Чижова.
— Садись, — бросил ему капитан, оценив раздраженный вид.
— Постою, — буркнул.
— Хозяин — барин. Так что скажешь, боец? С какого затмения разума на свою напарницу, женщину напал?
— Я не нападал.
— Нет?…Хорошо, почему она на тебя напала?
— И она не нападала. Понятия не имею о чем речь.
— Понятно. Эта тайна умрет вместе с тобой, — хлебнул чая Федорович. — Ну, а если честно и по-мужски?
— В лоб? — не поверил.
— В лоб.
Николай пытливо посмотрел на Ивана и выдал:
— Почему вы ее не задержали? Почему считаете нормальным, что она одна шатается по времени?
— Только это интересует?
— Еще кое-что, — признался.
— Выкладывай, не стесняйся.
— Любовник.
— А-а!… - чашку на стол поставил. — Это личное дело, не думал?
— Нет.
Иван кивнул, помолчал и сказал:
— А тебе, конечно, хотелось бы, чтобы не тот метафизический человечек Стасю увлекал, а ты. Жили бы вы с ней душа в душу, патрулировали…
— Нет. Ей вообще здесь не место.
— Ты решил?
— Я. И вы того же мнения.
— У нее оно другое.
— Это не имеет значения. Она женщина. Ей не место на этой «обычной» работе. Я не первый год под пулями, привычный вроде ко всему, мне и то не по себе. И риск для жизни в вашем патруле неизмеримо больше, чем у нас в спецназе. Женщине здесь не место.
Иван кивнул, отворачиваясь, руки в карманы брюк засунул:
— Ты прав. Со своей точки зрения. С того угла, к которому привык. А теперь представь ситуацию: наших взяла святая инквизиция. Одна женщина, помещена в женский монастырь. Как пробраться туда? Взять с боем, устроить шум и привлечь внимание, положить толпу обывателей и подарить шикарную пищу для сплетен? Воображение у людей того времени ого-го, такую картинку нарисуют, что тебе в голову не придет. Чертей и дьявола начнут в ботинках и очках изображать. Мало это может повлиять на ход истории и изменить уже устоявшееся, это вообще черт знает, к чему привести может. А женщина спокойно и тихо проникнет в монастырь, вытащит без напряга нужного человека и никто ничего не поймет. Что скажешь, умник? Что лучше: ставить под угрозу века и миллионы жизней, саму цивилизацию или рискнуть одной женщиной? Отчего, ты думаешь, в каждом отряде есть сестренка? Просто так, да? Чтобы у вас головы срывало? Или от нашей черствости? Вот какие мы звери, женщин на смерть толкаем! А скольких они вытащили, ты знаешь? И при этом сохранили равновесие.
— Все равно, — уперся.
— Н-да?… Знаешь, что, у нас не принято лезть в личное дело человека. И любишь ты, не любишь, меньше всего волнует. У нее есть любимый, и это не ты — смирись и остынь. Мне пара в отряде не нужна.
— Почему?
— Сам подумай, что будет, если муж и жена в одной группе служат. Служебные романы не новость, проходили уже. И отказались, потому что смертность и провал заданий в этом случае много выше, чем в группах, как сейчас.
Чиж прищурился, задумчиво уставился на капитана. Мысль в его голове зародилась, но слишком уж была возмутительной, чтобы ее принять.
— То есть вы запрещаете…
— Ничего подобного.
— Тогда предотвращаете.
Иван пальцами по столу прошелся, отбивая в раздумьях какофоническую мелодию: слишком умен Чиж, слишком.
— Она любит другого. Да, он не местный, да, она нарушает и рискует, уходя к нему на свидания, но это ее право. У тебя тоже есть права. Никто не мешает тебе ухаживать за ней, добиваться. Сладитесь, пожалуйста, нет — извини. Никто, запомни, никто не имеет права вмешиваться в личную жизнь, ущемлять свободу и права человека. Если женщина против, если ты ей не нравишься — не повод кидаться на нее, насиловать своим обществом.
— Но вы же претите ей. Я слышал, как вы давили на нее, запрещая уходить. Знаю, что монеты конфисковываете.
— Это другое.
— В чем другое?
— Я отвечаю за нее, прикрываю. Но не могу заниматься этим до бесконечности.
— Может все проще? Понимаете, что тот к кому она бегает альфонс и придурок, и не хотите, чтобы она рисковала собой ради какого-то ублюдка. Кстати, кто он?
— Мужчина, — отрезал Федорович.
— Значит, пусть лучше к нему бегает, грозит попасть под стрелу, в плен, беду, вовсе не вернуться, чем заведет нормальные отношения с мужчиной из группы?
— Ты лезешь на запрещенную территорию. Все это решать Стасе, а не тебе и не мне. Запомни это крепко.
— Я буду за ней ухаживать…
— Вперед. Но если замечу, что назойлив к неудовольствию Стаси, или третируешь ее, угрожаешь спокойствию в команде, спишу к чертовой матери. Здесь действуют другие законы. Если ты их еще не понял…
— Понял.
— Тогда будем считать разговор законченным. Монету сюда, — поманил ладонью.
— Какую?
— Алтын.
— У меня нет, — а почему это заявил, сам не понял.
Федорович нехорошо посмотрел на него и, качнувшись к лицу, прошипел:
— Если монета окажется у Стаси, я тебя в ближайшем рейде закопаю, понял?
Чижов внимательно посмотрел на него:
— А ты сам ее отбить не пытался?
Иван моргнул. Во взгляде четко отпечаталось: думаешь один умный?
— Она его любит. Понятно?
— Нет.
Федорович отвернулся, потер шею:
— Надоел ты мне. Проблем с вами восьмерками всегда море, — протянул с печалью. — Куда ты все ляпаешься? Что ж тебя в чужую душу тянет влезть? Хреново тебе? Так не тебе одному!
