Вот так-то! Я сегодня в ударе. Ноги промокли, а душа поет. Больше мне здесь нечего делать, два раза в день чудеса не случаются. В сущности, удача закономерна: рано или поздно в нашем неводе должен был затрепыхаться пескарь, достойный наблюдения. Можно понять досаду астрономов, никогда не знающих, какая звезда станет следующей сверхновой, чтобы присмотреться к ней до взрыва… А мы знаем. До решения проблемы еще далеко, как до той звезды, однако некий просвет, будем считать, забрезжил, появилась хоть малая, да зацепка, а то словно висишь на скользком стекле на присосках и пукнуть боишься… Ай да Малахов, ай да сукин функционер!.. Мегрэ, одно слово.
В Конторе с некоторых пор наблюдается легкий шухер: запущенная группой Лебедянского деза о грядущей большой реорганизации, как положено, волнует всех, а особенно «нижних». Вроде бы сработано грамотно. Несмотря на то что число посвященных во все детали «Надежды» уже достигло восемнадцати человек и продолжает монотонно и угрожающе расти, Штейн докладывает об отсутствии – пока! – утечки информации. О том, что у него припасено для локализации утечки, буде она все-таки обнаружится раньше времени, он предпочитает помалкивать, а я – тоже пока – предпочитаю не спрашивать.
Каким образом Нетленные Мощи ухитрялся обходиться всего семью допущенными – ума не приложу.
Кабинет. Ворох неразобранной почты сравнительно мал. Какая по счету с меня шоколадка, Фаечка?
Читая обширную бумагу из ИВИАНа, кусаю губы и тычу пальцем в идентификатор «шухерной» связи. В конце декабря группе Воронина после долгой возни с трупами удалось наконец раскопать кое-что любопытное. А именно: в тканях мозговых оболочек и ликворе нескольких погибших был обнаружен необычный РНК-вирус, сразу взятый на подозрение как возможный возбудитель небывалой доселе эпидемии. Целую неделю после этого Воронин относился ко мне с повышенным пиететом, готовый поверить в то, что прав был я, а не он, и казнить себя за маловерие.
– Можете поздравить своих коллег, – говорю я ему кисло, зачитав выдержку из документа, – они открыли новый вирус. Жаль только, что к нашей проблеме он не имеет никакого отношения…
Из чего еще не следует, что возбудителя нет вообще, добавляю я про себя. Пусть ищут. Возбудитель редкой болезни, вызываемой царапаньем кошки, тоже до сих пор неизвестен, ну и что?
На то, чтобы понять смысл следующего послания, у меня уходит не меньше десяти минут. Кто там сегодня был в ударе? Я? Что толку. Чугунная голова требует отдыха, грозя спрямлением извилин, и, чем тупее будет мой отдых, тем лучше. Любопытно знать, что сейчас творится на «Урании»? Не разнес ли ее вдребезги шальной метеорит? Не забыли ли о ней сотрудники, озабоченные имитацией бурной деятельности в преддверии липовой реорганизации?
Сам себе я напоминаю сейчас почему-то загарпуненного дохлого кита на слипе китобойной базы, которого сейчас зацепят за хвост и поволокут по скользкой палубе на разделку под фленшерные ножи. Нет уж, пусть Гузь гальванизирует бодрую атмосферу в коллективе, а я пас.
«Фаечка, посмотрите на меня внимательно. Вы не находите, что в последнее время я основательно отупел?»
«Вообще-то вы всегда этим отличались, Михаил Николаевич…»
«Спасибо вам, милая».
Прокручивая в уме варианты этого диалога, пытаюсь вспомнить то, что минуту назад вылетело у меня из головы, и зря вылетело. Гузь! Точно. Вызывая его по «шухеру», чувствую укол совести. У затюканного первого зама скорбный желтый лик недоделанной мумии, еще немного – и можно без бальзамирования класть в саркофаг.
Он крепкий мужик – терпит. Наверняка о многом догадывается, а вот сейчас даже смотрит на меня с раздражающим участием. Наверно, я выгляжу немногим лучше его.
– Читали, Виктор Антонович? – я вывожу ему бегущей строкой сообщение инспекции из Сыктывкара. Дела там скверные: три случая лихорадки Эбола на оборонном объекте, один человек уже умер и неизвестно сколько инфицировано.
Жутко дергая кадыком, Гузь глотает слюну и моментально становится похож не на мумию уже, а на лошадь Суворова, которой в Кинбурнской баталии оторвало морду. Лица на нем просто нет. Администратор он дельный, а медик никакой, вот и трепыхается раньше времени.
– Прошляпили?!
– Успокойтесь, тут мы чисты. Военные пытались замять, надо им… – я начинаю объяснять, что, куда и на какую глубину им следует вставить, но Гузь уже встряхнулся и не хуже меня знает, кого взять к ногтю, чтобы безруким болванам впредь неповадно было баловаться с рабдовирусом. – А меры – обыкновенные, с учетом группы патогенности. Прошу вас держать это дело на сугубом контроле, Виктор Антонович.
– Не беспокойтесь, Михаил Николаевич.
Он ждет – без особой надежды, впрочем, – не дам ли я ему понять: почему, собственно, он должен тянуть лямку за двоих, к тому же без малейших перспектив занять когда-нибудь мое место? Он смирится, не получив ответа.
Звонит Лебедянский, и голос его, вопреки обыкновению, не вял. Значит, накопано нечто такое, что может представлять интерес.
Так и есть. Пакет новых данных по исправительным учреждениям и наркологическим клиникам; в обоих случаях – неожиданный излом аппроксимационной кривой… Интересно…
На минус пятом этаже, специально приспособленном для сверхгромоздкой аппаратуры, бродят сомнамбулы. Объединенная бригада из людей Штейна и Воронина, сканирующая «железо» Филина, опять зашла в тупик. Один всклокоченный, с воспаленными глазами, уныло матюкается, не замечая моего присутствия.
И тут же снова Воронин. Наскакивает:
– Михаил Николаевич…
– Что еще?
– Дайте отпуск Самохину. Еле держится.
– Он из допущенных?
– Да.
– Нет.
– Надо дать, – не хочет уняться Воронин. – Все равно сейчас толку от него никакого, заездился человек до деревянных мозгов… Вы же знаете, как это бывает.
Я знаю? Ничего я не знаю! Ничего, понятно вам?! Ничего, кроме того, что сейчас нам надо навалиться и надавить так, чтобы гнойный этот фурункул наконец лопнул. Нельзя прекращать мозговой штурм. Впрочем, сегодня у меня кое-что получилось, и я добрый.
– Так и быть. Двое суток, начиная с этой минуты, под вашу ответственность. Пусть выспится. От себя могу порекомендовать ему лыжную прогулку, развеяться ему будет полезно. Хотя какой сейчас снег…
– Спасибо, Михаил Николаевич! В случае чего готов понести наказание вплоть до строгого выговора. – Счастливый Воронин уносится, прежде чем я успеваю накрутить ему хвост за дурацкие шутки, и минуту спустя уже слышно, как он на кого-то орет в значительном отдалении. Мало того: слышно, как ему отвечают в том же тоне, и он терпит. Может быть, только так и можно общаться с его немытой сворой гениев? Я бы так не смог. Он ради них в лепешку расшибется и за малейшее послабление готов чуть ли не униженно благодарить меня, Гузя и вообще кого угодно.
Подите вы все со своей благодарностью!
Штейн обстоятельнее: увязая в бесконечных подробностях, рассказывает мне, что удалось сделать с тех пор, как я терзал его группу в последний раз, на что можно надеяться в ближайшие дни и чего, по-видимому, не удастся в принципе. Чересчур пользованный компьютер, Михаил Николаевич, делаем что можем…
– А что вы, собственно, можете?
– Выловили слово kruchkov, скорее всего это название файла. Вероятно, фамилия. Либо Кручков, либо Крачков. Возможно, Кручкович, Крачковский, а также иные варианты. На всякий случай я приказал проверить также и Крючковых, ограничив сферу поиска пока что нашей губернией. Вот список, жирным шрифтом отмечены наиболее вероятные кандидатуры.
– Оставьте мне.
Брови Штейна ползут вверх:
– Михаил Николаевич, нам проще самим…
Ну как объяснить ему, что я иногда ВЫНУЖДЕН делать не то, что мне хочется? Как?!
Боль в затылке отступает медленно.
– У меня имеются кое-какие соображения, Отто Оттович, и проверить их я должен сам. Не обижайтесь. Продолжайте копать «железо», это сейчас важнее всего.
Уже через полчаса я знаю ответ – нащупываю по-живому, издергавшись от головной боли. Кручкович Эраст Христофорович, врач-психиатр, заведующий реабилитационным отделением частной психоневрологической клиники «Надежда» – странным образом название клиники совпадает с кодом разработки, в чем я усматриваю добрый знак, – с 29.12.2039 находится в очередном отпуске. 51 год, холост.
Теплее?..
Какое там, уже горячо!
– О! Привет.
Совсем как Виталька.
На экране мелькали сугробы и лыжные палки – транслировался лыжный чемпионат на Валдайской Петле.
– Ты давно здесь?
– С час уже. Тебя за смертью посылать. Охрана не хотела пускать, предлагала посидеть в дежурке. Пришлось их тобой постращать… Однако и хоромина у тебя! Слушай, когда твой срок выйдет, тебе этот дом оставят?
Малахов ухмыльнулся:
– Вряд ли. А вообще-то жалко. Я тут уже привык. Тихо, хорошо… Вот на работе – там шумно и плохо.
