Он наклонился к Моррисону, обдав его ядреным запахом водки.
— Американцы не те, кого следует любить, не в обиду будь сказано...
— Я и не обижаюсь, — заметил Моррисон спокойно, наблюдая, как голова Дежнева клонится все ниже, пока не замерла на согнутой правой руке. Его дыхание становилось все более хриплым.
Моррисон смотрел на него с минуту, а потом махнул официантке.
Она тотчас же подошла, покачивая роскошными бедрами. И глядя на бесчувственного Дежнева, не могла удержать презрительной усмешки:
— Не желаете ли вы, чтобы я пригнала сюда подъемник и с его помощью перенесла нашего принца в кроватку?
— Пока не стоит, мисс Палерон. Вы знаете, что я американец?
— Все здесь об этом знают. Вы еще и трех слов не успели сказать, а все столики и стулья в этой комнате переглянулись и, кивнув друг другу, проговорили: «Американец».
Моррисон поморщился. Он всегда гордился своим чистым русским говором, и вот уже во второй раз женщина посмеялась над этим.
— В любом случае, — продолжил он, — меня доставили сюда силой, против воли. Я уверен, что советское правительство ничего не знает, иначе бы не одобрило их действий и предотвратило бы эту провокацию. Эти люди — и прежде всего доктор Баранова, которую вы назвали Царицей, — действовали на свой страх и риск. В правительстве должны узнать об этом. И я не сомневаюсь, что сразу же после этого меня вернут в Штаты во избежание международного скандала, который вряд ли кому-нибудь нужен. Вы со мной согласны?
Официантка, уперев руки в бока, проговорила:
— И какое же это кому дело: здесь ли, в Штатах ли, согласна я или нет? Я что — дипломат? Я что — возродившая дух царя Петра, великого Поддавалы?
— Вы можете, — нерешительно попросил Моррисон, — сообщить об этом своему правительству как можно быстрее?
— И что это ты себе навыдумывал, американец? Что стоит мне рассказать об этом своему любовнику из Президиума, как все тут же по-твоему желанию уладится? Какие у меня могут быть дела с правительством? И кроме того, говорю вам со всей серьезностью, товарищ иностранец: я вовсе не желаю, чтобы вы разговаривали со мной в такой манере. Сколько прекрасных, преданных наших граждан были безнадежно скомпрометированы иностранными пустобрехами! Естественно, я доложу сейчас же товарищу Барановой, и уж она проследит, чтобы вы не оскорбляли больше меня таким же манером.
Она бросилась прочь с видом мегеры. Моррисон со страхом смотрел ей вслед. И вдруг... он просто подпрыгнул от изумления и неожиданности: у самого уха он услышал голос Дежнева:
— Альберт, Альберт... Ну, вы получили, мой малыш?
Дежнев приподнял голову. Глаза его выдавали чуть краснотой, но голос звучал вполне трезво.
— А я все удивлялся: вы так торопились наполнить мой стакан, чтобы я, значит, перебрал и отрубился. Это, конечно, интересная мысль.
— Так вы не пьяны? — удивился, в свою очередь, Моррисон.
— Ну, конечно, приходилось бывать и потрезвее, — заметил Дежнев, — но голова у меня абсолютно ясная. Вы, трезвенники, имеете несколько извращенное представление о том, сколько может выпить закаленный советский человек. И здесь для вас, трезвенников, скрыта главная опасность.
Моррисон еще никак не мог поверить, что его попытка наладить контакт с официанткой провалилась:
— Вы же говорили, что она — сотрудница разведки.
— Я? — Дежнев пожал плечами. — Возможно, предположил это, но такие предположения чаще всего оказываются ошибочными. Кроме того, меня она знает лучше, чем вы, мой миленький. И не питает иллюзий относительно моих возможностей. Ставлю десять рублей против копейки: она знала, что я слушаю во все уши. И что вы ожидали от нее услышать вообще?
— Ну-у... — перевел дыхание Моррисон, — она должна все-таки проинформировать ваше правительство о моей ситуации. А оно во избежание международного скандала должно освободить меня, возможно, даже извинившись. А вам придется потом долго объясняться. Поэтому вам лучше не дожидаться указаний свыше, а самим освободить меня и отправить в Штаты.
Дежнев расхохотался:
— Вы только зря тратите слова, мой разумный интриган. У вас слишком романтические представления о нашем правительстве. Возможно, они и захотят отправить вас когда-нибудь, но все же, несмотря на вероятные осложнения, не раньше, чем вы будете минимизированы и...
— Не могу поверить, что власти знают о моем похищении и ничего не предпринимают!
— Может, они и не знают... Будут потом скрежетать зубами. Ну и что? Правительство вложило в проект слишком много денег, чтобы позволить вам просто так отъехать, не окупив всех потраченных средств. До вас дошло? Вы не находите, что это логично?
—- Не нахожу. Потому что не собираюсь помогать вам.
Моррисон снова почувствовал неуверенность в себе.
— Я не могу себе позволить быть минимизированным.
— Ну, это будет решать Наташа. В конце концов, это может взбесить ее, и она утратит к вам всякую жалость. Вы осознаете, что своим несогласием можете навлечь на всех участников проекта немилость со стороны правительства? Некоторым после провала, возможно, придется и совсем уйти, если не хуже. И это — плата за нашу доброту и откровенность?
— Вы украли меня.
— Но даже это мы сделали по-доброму и осторожно. Вам причинили боль? С вами невежливо обращались? А вы всячески вредите нам. Наталья вам за это отплатит.
— Как? Насилием? Пытками? Наркотиками?
Дежнев закатил глаза:
— Вы плохо ее знаете. Она на такое не пойдет. Я запросто, а вот она не может. У нее ведь такое нежное сердце, как и у вас, мой несчастный Альберт. Но она сумеет вас заставить.
— Да? Но как?
— Не знаю. Я никогда не мог понять, как это ей удается. Но она добивается своего. Сами увидите.
Улыбка Дежнева напоминала волчий оскал. И увидев эту улыбку, Моррисон понял: спасения нет.
26.
На следующее утро Моррисон и Дежнев вернулись в Грот. Они вошли в огромный, освещенный сверху, кабинет без окон. Здесь Моррисону бывать не приходилось. Одно было ясно: это не кабинет Барановой, поскольку слишком тяжелое впечатление он производил, как всякое просторное помещение без мебели.
За массивным столом сидела Баранова. На стене, за ее спиной висел портрет Советского Генерального, сурово глядящего в пространство. В углу слева стоял водоохладитель, справа — шкафчик для микрофильмов. На столе кроме небольшого диктофона ничего не было. Проще говоря, комната выглядела совершенно пустой.
Входя, Дежнев начал:
— Вот, привел. Этот шалун пытался вчера завербовать красотку Палерон. И с ее помощью и за нашей спиной плести интриги с советским правительством.
