— Вы уж нас, ребята, извините! Но, видно, не судьба вам снять ваш фильм. Если с самого начала не заладилось, пиши пропало! Раз сломался блок индивидуального хронопереноса, значит, придется вам там у себя, в двадцать третьем веке, все на него списывать. Вам не попадет?
Златко барабанил пальцами по скамейке. Бренк нажал на фонокварелескопе кнопку, и среди кустов в необычном ракурсе — сверху вниз и под углом в сорок пять градусов — возникли красная, гневная и красивая Вера Владимировна и спокойный и рассудительный Степан Алексеевич, стоящие в школьном вестибюле между буфетом и директорским кабинетом.
— Невестка у меня работает в экскурсионном бюро, — сразу же сказал директор школы № 1441.
— Да выключи ты! — снова вскипел Петр.
Директор и разгневанная Верочка исчезли. Златко все еще барабанил пальцами по скамейке.
— Так вы хотели сказать — я правильно понял, — что всего того, что мы видели, на самом деле нет? — спросил он наконец. — Неужели вам уже знаком эффект кажущегося присутствия? Хотя голограммы, вроде бы, давно… не помнишь, Бренк? Но нет, все-таки у вас, кажется, в восьмидесятые годы двадцатого столетия были только неподвижные голограммы, а здесь…
Костя Костиков, до этого все время молчавший и как бы слушавший что-то внутри себя, наконец вмешался в разговор:
— Это не голограмма, — сказал он. — Голограмма, это когда видишь то, чего на самом деле нет, а вы видели то, что есть на самом деле, то есть вполне реальных людей и реальные предметы, но все-таки видели то, чего на самом деле нет. То есть, конечно, есть, по по-другому. Есть не так гладко и хорошо, как вы видели.
Бренк и Златко переглянулись. На лицах обоих было написано такое недоумение, какого Петр и Костя еще не видели.
— Сейчас я объясню, раз вы все еще не понимаете, — терпеливо и рассудительно сказал Костя. — Бывает у вас так, что вы хотите кому-то показаться лучше, чем вы есть на самом деле?
— А зачем? — недоумевая, спросил Бренк.
Костя немного подумал.
— Вот, скажем, вы не выучили урока, но хотите, чтобы учитель думал, что выучили…
— Учитель все равно узнает, потому что, как только мы входим в класс, излучение… — Златко осекся, внимательно посмотрел на Петра и Костю, но потом все-таки договорил: — В общем, то, что мы усвоили накануне, то, что мы знаем, чего не знаем, моментально фиксируется специальными устройствами, и даже степень усвоения оценивается с точностью до… но это не важно.
— Ладно, — сказал Костя, не теряя терпения. — А вы сказку знаете про кота в сапогах?
— Это которую Шарль Перро написал? — спросил Бренк.
— Я так и знал, что эта сказка дойдет до двадцать третьего века! — сказал Костя. — Вечная сказка! Так помните, как король спрашивает, чьи поля, а кот отвечает — маркиза Карабаса, хотя на самом деле не его? У нас тот же случай! То, чего нет, показывают, когда хотят, чтобы другие думали, что есть. Поняли?
— А зачем? — спросил Златко. — Не лучше ли знать, как есть на самом деле? Это всем полезнее!
Петр Трофименко, удивляясь непониманию, опять взорвался:
— Да лучше, лучше! Лучше, конечно! Кто же с этим спорит?
Бренк вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.
— Постойте! Я вроде начинаю понимать. В истории же такие вещи бывали! Вот Иммануил и Григорий только что были в восемнадцатом веке, снимали эпоху Екатерины Второй, Там были потемкинские деревни… Так у вас то же самое?
— Что такое — потемкинские деревни? — подозрительно спросил Петр.
— Потемкинские деревни? Ну, это что-то вроде того, как один князь, — неуверенно начал Бренк, — князь по фамилии. Потемкин, желая показать государыне-императрице, как хорошо живут подданные, приказал построить из фанеры силуэты роскошных домов, за которыми были спрятаны настоящие плохие дома, а с дороги, по которой проезжала императрица, не видно было, что это только силуэты.
Петр Трофименко обиделся за время, в которое он живет.
— Силуэты! — сказал он. — Ничего вы не понимаете, а еще из двадцать третьего века. Какие же у нас силуэты! У нас вон всего сколько есть! Вы, небось, когда невидимые были, видели, что и на самом деле…
— Тогда зачем? — спросил Златко.
И тут же непонятно откуда возникла все еще разгневанная и взволнованная Вера Владимировна, бросившая свой урок. Увидев ребят на скамейке, Верочка мгновение поколебалась и села рядом с ними.
— Я из педагогов уйду! — сразу же объявила преподавательница, глядя в сторону. — Мама все время говорит, что мне нужна более спокойная работа. Экономист или библиотекарь. С моим университетским образованием я вполне смогу работать в библиотеке.
— Вера Владимировна, — оторопело отозвался Петр, — да вы что? Как же можно бросить историю? Да ведь ничего интереснее нет! Ее нельзя не любить и не знать! Вот ребята, они хоть и из двадцать третьего века, а все равно даже про потемкинские деревни знают!
— Правда? — Верочка растроганно провела рукой по глазам.
Бренк и Златко, испуганно взглянув на Петра, резко поднялись. Верочка слабо улыбнулась.
— Сядьте, ребята! Вы ведь и сами должны знать, что я прекрасно знаю, что вы из двадцать третьего века. Тебя зовут Брейк, а, тебя Златко, правильно? Но поворота в ходе истории не будет, не беспокойтесь. Уж я — то никому не скажу. А почему вы свой фильм не снимаете?
Бренк и Златко сели на скамейку. Отчего-то молодая учительница сразу им понравилась.
— Почему не снимают? — переспросил Костя. — Вера Владимировна, ведь мы же не зря сидим здесь и вспоминаем потемкинские деревни. Наша школа сегодня такая же деревня.
— Ребята, постойте, — сказала Верочка изумленно. — Вы ведь из двадцать третьего века, и вы все поняли? Неужели вам это тоже знакомо?
— Похоже, что не знакомо, — ответил Костя за Бренка и Златко. — Но мы сейчас как раз им и объясняем.
— Ох! — снова вспыхнула Верочка. — Что же они о нас подумают! Как все это нехорошо получилось!
— И все-таки наша школа совсем не потемкинская деревня, — упрямо повторил Петр. — Там-то, как я понял, дальше некуда было, а у нас… Если бы я собрался, я б тоже про Евгения Онегина чего-нибудь придумал, не хуже отличников. Подумаешь, они говорили про Древний Рим! А я мог бы сказать, что в наше время Онегин запросто в космонавты пошел бы или в Антарктиду уехал года на два, на три, не меньше! А Печорин, понятно, ни туда бы, ни сюда!
Вера Владимировна быстро взглянула на него, потом на ребят из двадцать третьего века. И она сказала совсем другим голосом, голосом преподавателя или экскурсовода:
— Нет, конечно! Нашу школу никак не назовешь потемкинской деревней, потому что Григорий Александрович Потемкин жил совсем в другую историческую эпоху. У каждого времени свои термины, а вам, ребята, к сожалению, довелось наблюдать довольно широко распространенное явление, которое в просторечии получило название… В общем, даже называть не хочется! Явление, когда разным комиссиям, инспекциям, начальству, корреспондентам показывают на всякий случай не то, что есть на самом деле, а, так сказать, сглаженную, отлакированную действительность. Надо правду сказать, в наши дни это явление преодолевается, но проявляются отдельные рецидивы. Вот вы, например, свалились нашему Степану Алексеевичу на голову, да не откуда-нибудь, а из даже двадцать третьего века. Как же можно, чтобы что-то показалось вам не так! Вот и сработал условный рефлекс…
