Только что я увидела в книге изображение женщины, похожей на другую, которая часто подходила к моему окну, с такими же извивающимися руками. Под ним было написано: «Богиня Кали». Разве тогда, в старые времена, уже были другие? Папа говорил, что нет, что это пузырьки превращали людей в других. Раньше этого не было.
Я не могу смотреть на других. У меня всегда мурашки бегут по коже, когда они приближаются к моему окну, как это было вчера. Впрочем, они делают это очень часто. Можно подумать, что они хотят мне что-то сказать, их рот непрерывно шевелится.
Папа сказал: «Странно, что мы боимся других больше, чем пузырьков, хотя они не так опасны. Я думаю, это потому, что другие возбуждают и пугают нас, в то время как пузырьки даже по-своему красивы». Это правда, пузырьки намного красивее. Я часто смотрю, как они проплывают снаружи. Они мягко поблескивают, красочно переливаются и похожи на мыльные пузыри, которые я так любила пускать в детстве. Но они намного больше и тверже, и их ничто не может уничтожить.
Они разбиваются только о человека, и тот должен умереть.
Я однажды видела это, когда папа еще был тут. Это был мужчина. Он бежал изо всех сил и рот его был широко открыт. Он, должно быть, кричал, хотя мы ничего не слышали. А за ним плыл огромный пузырь. Плыл быстро, очень быстро. Он настиг человека и разбился прямо о его голову. И весь человек покрылся радужной пеной.
Я закричала, отец подбежал и прижал мое лицо к своей груди. Он сказал: «Не смотри туда, не бойся, малышка». Он прижал меня еще сильнее, и когда он, наконец, отпустил меня и я посмотрела наружу, там уже не было видно ничего, кроме переливающейся лужи цвета пузырьков с маленькой кучкой пузырьков в центре.
Папа сказал: «Он мертв, несчастный, его растворило на месте. И это для него лучше, чем стать другим». Конечно, папа всегда прав, но иногда я спрашиваю себя, не лучше ли стать другой, чем умереть, потому что мне, конечно, очень не хочется умирать.
Но другие так ужасны!
15 августа
Мать-слуга все утро рассыпалась передо мной мелким бисером. Она беспрерывно спрашивала меня, не нужно ли мне чего. Она так надоела мне. Да и кому это не надоест? Я отослала ее к синтезатору фруктов и велела принести яблоко, а когда она вернулась, я выгнала ее из комнаты.
Если бы только папа был тут! Вот уже три года я одна. Я это знаю точно, потому что я отмечала все дни, как это делал папа. Иногда он говорил мне, что сам не знает, зачем он это делает. Он думал, что только так он может удержать связь с прошлым. Но я никогда не знала прошлого. Я делаю это только потому, что это делал папа, и мне кажется, что он все еще может вернуться.
Я знаю мир только таким, с пузырьками, с пустыми улицами, по которым бродят только другие.
Отец так много рассказывал мне о мире, который был раньше, и мне казалось, что он вот-вот должен вернуться. Можно будет выйти наружу и увидеть людей, а не других. Папа сказал, что за городом находится местность, где все зеленое; там есть трава, деревья, цветы и даже животные в резервациях.
Я видела все это в старых книгах и в телепередачах, но папа сказал, что это не совсем как в жизни. Он рассказал, как прекрасно почувствовать на своей коже тепло солнца и капли дождя. Я часто видела, как дождь стекает по оконному стеклу, и я спрашиваю себя, как это может быть прекрасно для моей кожи? Существует также море — огромное количество соленой воды. И люди плавают в нем, как я в плавательном бассейне в подвале. Я думаю, мне понравилось бы плавать в море.
Папа верил, что я снова увижу мир таким, каким он был раньше; он, может быть, не увидит его, но я увижу обязательно. Есть множество людей, которые ищут средство уничтожения пузырьков. Я жду уже достаточно долго; мир снаружи все так же полон пузырьков, а я заперта здесь.
Мне скучно, мне ужасно не хватает папы. Мне так хотелось бы, чтобы он был со мной. Хотя у меня есть двое слуг и мать-слуга, но они иногда действуют мне на нервы. Конечно, они не люди. Папа часто называл их машинами. Странное название. Он рассказывал, что раньше не было слуг. Слугами тогда называли людей, которые обслуживали других людей.
Хотя это звучит странно, но папа всегда все знал. Он прочитал все эти старые книги и мог часами рассказывать о старых временах. Теперь я пытаюсь читать эти старые книги, но там столько вещей, которых я не понимаю. Что, например, значит «влюбиться» или «спуститься в метро»? Отец, конечно, объяснил бы мне это.
23 августа
Я пошла в комнату мамы. Там я открыла шкаф. От вещей все еще исходил ее запах. Сначала я не осмеливалась ни к чему притронуться. Мне казалось, что мама стоит позади меня и смотрит на меня пустыми глазами. Я испугалась. Но потом сердце мое успокоилось, и я взяла одно из платьев мамы. Оно было мягким и зеленым, таким же зеленым, как большой камень в ее коробочке с украшениями.
Я надела его. Я, должно быть, сильно выросла, потому что оно пришлось мне впору. Я посмотрела на себя в зеркало. Это зеленое платье сверкало, как и мамины украшения.
Мне кажется, что я красивая, потому что моя мама была такой же, а папа говорил, что мама была очень красивой. Он говорил также, что волосы ее были цвета спелой пшеницы под летним солнцем — и у мамы, и у меня. Хотя я не знаю, что такое спелая пшеница под летним солнцем, но лицо отца всегда приобретало мечтательное выражение, когда он это говорил, и я думаю, что это красиво.
Волосы мои очень длинные. Я могу использовать их как накидку. В старые времена женщины иногда подстригали волосы до самых ушей, как у папы. Странная идея — выглядеть, как папа. Потому что мама действительно была красивее. Но папа был мне дороже.
Я всегда немного боялась мамы. У нее была привычка смотреть, не видя, устремив взгляд внутрь себя. Она никогда не заботилась обо мне, никогда со мной не говорила. Иногда она целыми часами плакала, потом подбегала к двери, молотила по ней кулаками и кричала: «Я хочу наружу! Я хочу наружу! Выпустите меня наружу!» Тогда папа прижимал ее к себе и говорил: «Кисонька, дорогая, потерпи, малышка». Папа очень любил ее, и именно из-за нее он вышел наружу. Я знаю, что не должна этого говорить, но он не должен был выходить наружу, не должен был!
Однажды я разозлилась по-настоящему. Папа, как всегда, утешал ее, и я сказала: «Оставь ее! Ты же видишь, что она ничего не понимает». Папа печально посмотрел на меня, а потом долго со мной говорил: «Ты не должна осуждать свою мать, девочка; не ее вина, что она делает это… Да, я знаю, она не заботится о тебе и ничем не интересуется, но до пузырьков она была не такой… Она не выдержала того, что с нами произошло. Она живет в выдуманном мире и отказывается признавать реальность. Но она ничего не может с этим поделать, и ты не должна ее за это ненавидеть, Моника, мы должны понять ее… Если со мной что-нибудь случится, ты должна будешь заботиться о ней, словно это она маленькая девочка, а не ты. Ты знаешь, что она иногда хочет вырваться наружу, мы не должны этого допустить, она не понимает, что делает… Обещай мне хорошо относиться к своей матери, когда меня больше не будет. Обещай мне это, Моника». Он смотрел на меня так жалобно, так печально. Но я не смогла бы сдержать своего обещания.
