Живи!..
Она великодушно разрешала мне жить! И едва у меня восстановилось дыхание, я тотчас заорал:
- Тыыыыы...
Само собой разумеется, что у меня не было слов, чтобы хоть как-то скрасить свою потерянность, свой позор.
- Тыыыы... - снова взвыл я.
Она, улыбаясь, стояла передо мной совершенно нагая, но я не мог любоваться её наготой. Ничем! Я не мог любоваться ни этой божественностью линий и черт, ни этими, слегка растянутыми в добродушной улыбке губами, ни этими по-детски сочными, пунцовыми щеками, ни настороженным чутким носом, крылья которого, едва шевелясь, заботились о свободном дыхании, ни этим высоченным без единой морщинки умным лбом, ни этими роскошными огненно-рыжими, казалось, ниспадающими тяжёлыми слитками червонного золота волшебными волосами...
И я не мог не вспомнить этот её дурманящий пряный запах этих рыжих волос. Я забуду эти глаза, эти плечи, эти руки и... Эти... Мне никогда не забыть этот запах этих волос...
Конечно же, моя первая мысль, как только я пришёл в себя и увидел её, была о Тине: так вот ты какая! Та, моя, придуманная мной Тина, была точь в точь как и эта. Но эта... Да было одно большое огромное «но»! Как она, моя Тина могла бы удерживать эти тонны живой воды, как Тот Бог, который вёл евреев домой? Как?! Или, скажем... Или... Да, было ещё много разных «или», которые не признавали её моей Тиной. Ну, и самый простой вопрос: «Почему ты голая, совсем голая?». Я даже не пытался искать на него ответ. Голая, голая... Нет-нет - нагая! Совершенно нагая, как та Маха или Афродита, или Венера... Или Олимпия, или даже как Психея...
Как Ева!..
Одним словом - богиня. Богиня! А какая же богиня будет прятать себя...
Никакая!
Мне казалось, что я даже расслышал ее голос: «Кожа - лучшая из одежд». Мне не казалось: я слышал! И её кожа была свидетелем этой божественной красоты.
И если всё это только сон, то я же знаю, что я не спал! Иначе, как бы я мог чувствовать тепло её локтя, когда она вела меня, как покорного телёнка сквозь... Как я мог не видеть этих плеч, этих белых её ягодиц, когда я смотрел себе под ноги, наступив на какую-то жёсткую ракушку или какой-то моллюск... Как я мог не чувствовать запаха огня этих пряных, совершенно сухих рыжих, развевающихся на ветру волос... (Мелькнула совершенно дикая мысль: надо бы выдернуть из этого рыжего водопада пару струек - хоть две-три волосинки - её геном!).
От этих вопросов ум лился из черепа, как из лейки вода.
И это всё несмотря на то, что глаза мои были пропечатаны её взглядом, связаны, сцеплены, скованны... Выжжены её зеленовато-абрикосовым взглядом. Она просто обездвижила меня этим взглядом, пришпилила к зеленому сукну гербария. Да, я чувствовал себя какой-то редкостной стрекозой... Или бабочкой...
Я знал, что она вся из кожи, из этих плеч, этих рук, этих ног...
Её маленькие, как у девочки груди, топорощились уплощёнными пирамидками, конечно, без каких-либо острых граней, этакими упругими живыми приплюснутыми пампушками, ослепительно молочно-белыми грибоподобными выпуклостями, плавно вздымающимися в такт дыханию и увенчанными нежно-розовыми едва вызревшими ягодками малины - славными сладкими сосками, угнездившимися в эпицентре нежно-палевых ореолов. И спрятанных до поры до времени в смугловато-розовых складочках-тайниках чувственной кожи, надёжно утаившихся от чужого взгляда, но и готовых по первому требованию сочно вызреть и исполниться тугими страстными нераспустившимися бутонами навстречу...
Моим губам?..
По какому такому требованию?
Ясно по какому!
Чем наполниться-то?
Ясно же чем: жаждой ожидания прикосновения моих губ, моих жарких губ... Утолением этой жажды...
Тут ведь спору нет - моих губ... Утомлённых жаждой...
Тот, кто жил этим ожиданием, не может не знать...
Я - жил... Я - знаю...
...водоворот пупка так и втягивал, так и втягивал
Она стояла передо мной на расстоянии двух-трёх шагов, но я не осмеливался к ней подойти. Даже мысль о том, что я могу приблизиться хоть на дюйм и не дай бог прикоснуться к этому божественному телу, пугала меня, пугала...
Её лоно...
Ослеплённый, совершенно слепой, я смотрел ей прямо в глаза, но видел, я видел...
Только лоно...
Вы бы знали, как это видеть и знать...
Мука Мунка в его «Оре»!
Ни единой мысли, никаких надежд... Я просто ослеп...
Слепой от ярости и абсолютного бессилия, переполненный злой силой безнадежной беспомощности, я пытался что есть силы кричать, проорать ей своё мужественное «да кто ты такая, чтобы так...?!!!». У меня и мысли не мелькнуло рассыпаться перед ней в благодарностях! Ведь если бы не она, не её надежная рука...
Вместо ора - лишь хрип, сиплый хрип... сип простуженного сыча...
Но я всё-таки просычал:
- Ты-ы-ы-ы-ы... Тина-а-а-а-а?..
И услышал лишь свое сиплое - на-а-а-а-а-ааа...
- На, - сказала она, - держи...
- Что это?
На ладони её правой руки я успел рассмотреть какой-то керамический осколок точь-в-точь, как...
- На!
Острый взгляд её зеленовато-апельсиновых глаз поразил меня, пронзил напрочь.
Я не шевельнулся. Этот роковой взгляд...
- Почему роковой? - спрашивает Лена.
- Таких глаз в мире насчитывается до трёх процентов. И я не знаю, почему они считаются роковыми.
- Держи же!
Она сама взяла мою руку и вложила в мою ладонь этот самый осколок.
«Что это?» - хотел спросить я, но не выдавил из себя ни звука.
Наконец, она улыбнулась. И всё вокруг засветилось, засияло и заискрилось... В сто тысяч солнц!.. Света!.. Света!.. Света было так много, что я просто ослеп!..
Слепой от неизбывного счастья, вдруг нахлынувшего я... яяя... Бывает же такое - счастье чересчур... просто навал этого счастья... я...
Йййаааа...
Когда я открыл глаза...
Вы и представить себе не можете, какое это всенебесное счастье просто открыть после черной ночи глаза... Едва-едва приоткрыть веки и сквозь дрожащие ресницы рассмотреть блеск белого, как голова Эриннии солнца...
Когда я открыл глаза...
Я лежал ничком на колючих камнях... Труп трупом... Только шум прибоя и свирепый солнечный свет, бритвой режущий свет, выедающий...
Я прикрылся от него рукой, как от удара...
Где я, кто я, что я?..
- Га! - крикнул я и сел.
- Наконец, - воскликнула Юля, - наконец мы проснулись! Так можно и... Вставай, милый, нам пора. Почему ты весь голый?..
О, как же я несказанно обрадовался!
- Юшка, ты?!
- А ты думал кто?! Обрадовался...
Мне стыдно было смотреть ей в глаза.
- Ты всё видела?
- Конечно! У меня ж есть глаза! Разлёгся тут на камнях, как Рахметов на гвоздях. Ты бы ещё соли подсыпал. И перцу! Почему ты весь голый?
Какой соли, на каких гвоздях? Я тонул, я тонул!..
- Я тонул! - крикнул я. - Ты видела?!!
- Конечно! У меня ж есть глаза!
Да ты, милая, мне не веришь! Издеваешься!..
- Йуушка, - говорю я едва слышно, - не шути так... Ты, и вправду, не видела?
- Что я должна не видеть? Как ты тут упал у меня за спиной? Рухнул, как мешок с... Расплющился на камнях, как блин на сковородке... Просто разлился... И тотчас задрых... Я не могла до тебя достучаться: ты был недостучаем. Голый весь...
Невероятно!
- И ты ничего...?
- Ничего! Собираемся! Видишь - уже штормит. Прикрой срам хоть.
Да уж, вижу. И не только вижу, - слышу: гуууп... гууууп...
Я не знал, как я спасся!
Я встаю, беру Юлю за руки, не замечая своей наготы, смотрю ей в глаза:
- Стой! Молчи! Видела? Ты всё видела?
- А то!
- Ты снимала меня? И меня и всё это?!
- А зачем бы я брала камеру?
Я крепко сжимаю её запястья, так крепко, что она кривится от боли.
- Рест...
Она смотрит на меня испуганными глазами.
- Больно... Что это?..
Теперь мы смотрим на этот осколок керамики, который мне подарила Тина.
- Не знаю, - говорю я, - Тинин подарок...
- Понятно, - говорит Юля.
Забросить его куда-подальше, решаю я. В море! И не решаюсь.
Но Юле не до моей керамики: я, кажется, поранил ей руку.
- Извини, - говорю я, - я не хотел.
Юля молчит, слизывая кровь с запястья.
Я не отступаю:
- Ты видела, видела?
Она кривится от боли.
- Говори, - прошу я, шипя.
Теперь её слёзы.
Деспот, садист, я сжимаю её кисти до хруста собственных пальцев.
Юля не произносит ни слова. Она просто молчит, убитая моим зверством. Не поднимая глаз, не пытаясь освободить руки, отдавая себя во власть моим пыткам. Жертва садизма!..
Теперь я бинтую ей руку.
Принимая во внимание Юлин испуг, я рассчитывал добиться признания. Не добившись от неё ни слова, ни шевеления, я отпускаю её... И прихожу в себя. Боже - голый весь! Левая ладонь теперь - как фиговый лист Адама. А в правой - эта самая Тинина погремушка. Надо же! Это ведь тоже свидетельство того, что Тина....
Стоп, стоп...
Мне не стыдно, я просто в шоке...
