— Ясно. Левченко, как думаешь, еще пуски актуальны?
— Думаю, более чем. У нас еще пять труб, это минимум — три самолета. И я думаю, надо нам найти что-нибудь посерьезней фронтовых истребителей. Для них у нас уже есть специальное предложение, как пишут в универмагах. Нам удалось через Гнедича переправить в Варну двадцать ПЗРК 'Игла' — если все пройдет штатно, они через неделю окажутся в руках сербов. Правда, у них и так хватает средств ПВО, управление у них хромает. При налетах на Нови-Сад сорок процентов пусков ракет произошли уже после ухода бомбардировщиков из зоны досягаемости.
— Так, Румянцев. Давай усиль работу по сбою системы наведения ракет. Сколько у тебя сейчас машинок в деле?
— Двенадцать. И еще двенадцать пойдет в дело завтра.
— А всего ты перебросил сорок восемь.
— Ну да, двойной комплект.
— Вот и чудненько. Давай-ка сделай так, чтобы к двадцать пятому у тебя работали все машины. Сможешь?
— Все — нет. Но тридцать восемь-сорок — будут. И пять генераторов.
— А шестой?
— Капут. Случилось короткое замыкание — сети в этой Любляне старенькие — и домик вместе с генератором сгорел на хрен.
— Ясно. Ладно, с этим все понятно. Твои там, в Закарпатье, еще не спились?
— С чего бы это?
— А с того, что вино там дешевое и девчата гарны. Ты их контролируешь?
— Да им не до вина и девчат. Работа идет полным ходом, надо ежесекундно аппаратуру контролировать! Какие там пьянки…
— Ясно. Ну ладно, ступай.
Когда Румянцев вышел, генерал обратился к Крапивину:
— Вот что, Владимир Николаевич. Надо бы тебе к жене подполковника Тамбовцева съездить. Ты его старый товарищ, тебе и горькую весть нести. У него двое?
— Двое. Сын девятый класс заканчивает, дочка — четвертый.
— Ну вот, отвезешь, сколько там положено, денег, посидишь с женой, помянешь. На завтра я тебя от службы освобождаю.
— Есть.
— Я сейчас распоряжусь насчет денег, тебе Левченко их принесет. Ну, ступай, и не думай даже раскисать. Как мне одна удивительная женщина говорила — офицер не имеет права уклоняться от опасностей, честь офицерская ему этого не позволяет. Твой Таманец погиб в бою?
— Да.
— Знаешь, это для мужчины, на самом деле — самая лучшая смерть. Эх, поговорить бы тебе с Екатериной свет Ивановной! Ну да ладно, ступай, ступай.
— Теперь с тобой, Загородний. Доставку приборов, как я понимаю, ты завалил? Люди хоть целы?
— Целы. И странные вещи рассказывают, товарищ генерал!
— А именно?
— Прихватили их уже в Венгрии. В городе… — подполковник Загородний задумался, почесал затылок. — О! Вспомнил! Капошвар! Причем границу они прошли легко, а уже в Венгрии напоролись. Правда, они самые ценные приборы — аппаратуру распознавания 'свой-чужой' — еще до ареста через Ди-Эйч-Эл в Варшаву отправили, но все равно — в их 'транспортере' всякого хлама лежало немеряно.
В общем, прихватили их, и стали контрабанду шить. А потом особо ушлые полицаи вскрыли обивку дверей и нашли документы немецких летчиков, что в первую ночь были сбиты. В общем, ребята изрядно трухнули.
Ребят отправили в Будапешт. Думали они, что все, кердык им наступил. По дороге им сопровождающие страшных ужасов наговорили про место, куда их везут, и про человека, который их колоть будет. Дескать, кошмарный тип Ференц Молнар будет им кожу срезать и солью живое мясо посыпать. Типа, он этому еще со времен социализма обучен, и к нему самых несговорчивых возят.
Но в Будапеште какая-то девица по фамилии Шуман, немка, сотрудница БНД — пацаны клянутся, что лет двадцати пяти, не больше — велела их отпустить!
— То есть как велела? Они за кем числились?
— Официально — за капошварской полицией. Обвинение им собиралась предъявить таможня. Но обошлось — сегодня они уже дома оказались.
— Что-то подозрительно легко их отпустили, тебе не кажется, Загородний?
— Согласен. Но факт остается фактом — нашим людям удалось выскользнуть. Второго днем их освободили, они сразу на машину — и через Захонь и Закарпатье — на Львов, оттуда — на Брест. Сегодня утром прибыли с корабля на бал.
— Почему на бал?
— Да так, у Вишневского у жены день рождения.
— Как, ты говоришь, фамилия той девахи, что их отпустила?
— Фамилия у нее Шуман, и она немка.
— Ясно. Ладно, ребят своих поздравь, выплати, сколько там положено. Когда системы опознавания получим?
— Ну, завтра-послезавтра Тадеуш их получит, пока через границу перевезет — думаю, где-то десятого.
— Добро. Ладно, иди, не мешай работать.
Загородний вышел. Генерал прошелся по кабинету, докурил, затушил окурок — с трудом, ибо его товарищами была уже доверху забита вся пепельница.
— Так, Левченко. Первое — сходишь к Маслову, получишь на вдову Тамбовцева деньги.
— Есть!
— Но есть еще и второе. Я тебе расскажу забавный анекдотец. А ты послушай.
Ребят Загороднего отпустила некая молодая немка, распоряжающаяся в кабинете старшего советника Ференца Молнара, как в своем собственном. За восемь месяцев до этого некая молодая особа охмуряла нашего общего знакомца, генерала Третьякова, известного тебе как гражданин Викторов, во вроцлавском ночном клубе 'Счастливая семерка', и между делом сообщила ему о том, что в нашей конторе протечка. В обоих случаях эта молодая особа — сотрудница ведомства федерального канцлера. В первом случае нам ее фамилия неизвестна, во втором она проходит у нас под фамилией Шуман. Что-то мне подсказывает, что симпатия нашего Одиссея, Герда Кригер, девушка, предупредившая акулу банковского бизнеса герра Викторова, и некая госпожа Шуман, сотрудница БНД, командующая в венгерском ЧК, как у себя на кухне — одно и тоже лицо.
— Ну, это ж очевидно.
— Положим. Но вот что мне сегодня доложил товарищ подполковник Гончаров. Есть у него на связи некий Кальман Лошонци, бывший сотрудник венгерского чека, еще того, социалистического. В девяносто первом его, сам понимаешь, с этой работы поперли, и работает этот Кальман нынче на автомойке — больше никуда таких, из 'бывших', не берут. И связь-то с ним Гончаров поддерживал все больше из соображений благотворительности — никакого толка от этого Кальмана, как ты можешь догадываться, нынче не добиться. И никогда меня Гончаров новостями от этого Кальмана не радовал — кроме сегодняшнего утра.
Пришел он ко мне в девять утра и, отсвечивая своей дурацкой лысиной — кстати, ты не знаешь, долго он еще этой своей прической мои нервы будет испытывать, скинхед-перестарок? — сообщает: его агент сегодня ночью звонил на его оперативный в Бухаресте и сообщил нечто, что он, Гончаров, считает сообщением чрезвычайной важности. А именно — старый сослуживец этого Кальмана, некто старший советник Ференц Молнар, по странной прихоти судьбы продолжающий нести службу по обороне государственной безопасности Венгрии — вчера поздно вечером прибыл на мойку, где трудится вышеназванный Кальман. И в разговоре дважды произнес одну фамилию; причем даже со званием. И знаешь, что это была за фамилия?
