Пришел он ко мне в девять утра и, отсвечивая своей дурацкой лысиной — кстати, ты не знаешь, долго он еще этой своей прической мои нервы будет испытывать, скинхед-перестарок? — сообщает: его агент сегодня ночью звонил на его оперативный в Бухаресте и сообщил нечто, что он, Гончаров, считает сообщением чрезвычайной важности. А именно — старый сослуживец этого Кальмана, некто старший советник Ференц Молнар, по странной прихоти судьбы продолжающий нести службу по обороне государственной безопасности Венгрии — вчера поздно вечером прибыл на мойку, где трудится вышеназванный Кальман. И в разговоре дважды произнес одну фамилию; причем даже со званием. И знаешь, что это была за фамилия?
— Товарищ генерал, не интригуйте!
— И не думаю. Так вот, Ференц Молнар посчитал нужным сообщить Кальману Лошонци, что есть в мире некий полковник Чернолуцкий, и что оному полковнику Чернолуцкому этот самый Ференц желает всяческих благ и преференций.
— Молнар в курсе, что Лошонци — наш человек?
— Думаю, да. Вернее, уверен.
— А за день до этого в кабинете у этого Ференца Молнара некая фрау Шуман странным образом освобождает наших ребят…
— И что-то мне подсказывает, что именно фрау Шуман и попросила господина старшего советника Молнара довести эту информацию до наших ушей.
— А это не запланированный слив?
— Не думаю. Вернее, уверен, что нет. Фрау Шуман решила действовать на свой собственный страх и риск.
— Значит, Чернолуцкий?
— Значит, Чернолуцкий.
Подполковник Левченко хмуро глянул на своего начальника.
— Что ж ему не хватало? Ведь и жалованье получает вдвое выше, чем в войсках, и службой не обременен… Что ему не хватало?
Генерал Калюжный развёл руками.
— А денег, мил человек. Наш товарищ полковник имеет на содержании одну милую барышню двадцати шести лет от роду. И живет эта барышня в уютной квартирке в Печатниках, какую ей оплачивает товарищ полковник, и ездит на новеньком 'Пежо', купленном этим же полковником.
— Когда вы начали собирать информацию о Чернолуцком?
— А сразу же и начал, когда товарищ генерал-лейтенант Третьяков нам с тобой в этом самом кабинете о нашей протечке и доложил. Володя Терской был у меня в феврале, много чего интересного рассказал. Как господин полковник Чернолуцкий не гнушался бакшиш с наших коммерсов получать, которые к нему за содействием обращались — у него ж картотека на всех немецких граждан, какие чуть выше плинтуса подросли. Как машину свою продал служебную — а оформил как угон. Много чего интересного…. Вот где-то с февраля и начал я Михал Василича подозревать в измене. И, как сегодня выясняется, не зря. Алчность — первая ступень к предательству, это ты, Левченко, на всю жизнь запомни. Начал дорогой полковник Чернолуцкий с мелких мошенств — а закончил большой изменой. Стало быть — туда ему и дорога.
— Так что, будем решать?
— Будем решать. Скажи Ведричу, чтобы организовал…. В общем, по его выбору. Что-нибудь простенькое, без изысков. Мой опыт подсказывает, что изыски в этом деле ведут к излишнему количеству свидетелей.
— Есть. А что с оставшимися трубами? Которые в Будапеште?
— Янош Фекете связь с Одиссеем держит?
— В том-то и дело, что нет. Снял Одиссей гарсоньерку в Обуде, напротив моста Эржебеты, дал нашему господину Фекете адрес склада, ключей второй комплект — и пропал.
— Янош ему, конечно, не звонил.
— Конечно, нет. Вы же знаете, мы стараемся…
— Знаю. Чтобы агенты и резиденты знали друг о друге как можно меньше и контакты между собой свели до самого критического минимума. Это ясно, это азы разведывательной работы. Ладно, адрес этой гарсоньерки у тебя есть? И номер Одиссея будапештский?
— Обижаете, товарищ генерал. Конечно, есть.
— Ну, вот и отлично. Когда Горец планирует быть в Будапеште?
— Послезавтра, шестого.
— Вот и чудненько. Пусть пересечется с Фекете и вместе с ним навестит наш заветный складик. Но заберет пусть не все трубы; с него и двух вполне достаточно, а на две оставшиеся есть у меня одна задумка.
— Не поделитесь, Максим Владимирович?
— Поделюсь. Как ты думаешь, когда немцы начнут боевые вылеты на Югославию со своей территории?
— Ну, до сегодняшнего дня они летали из Италии.
— А вот с завтрашнего начнут делать это из дома. О чем это говорит?
— О том, что обеспечение полетов нужно будет распространить на Венгрию?
— Совершенно верно. Ты об этом давеча и говорил, помнишь? Командование НАТО уже перебросило шесть разведывательных самолетов на Ферихедь, а в ближайшие дни туда же сядет КаЭс сто тридцать пятый. Знаешь, кто это?
— Заправщик.
— Совершенно верно. Здоровая такая туша, на тридцать тонн керосина — не считая собственного. И вот представь, что этого заправщика сбивают прямо над городом Будапештом. И падает он, к примеру, на здание парламента. Какова будет реакция венгерского общественного мнения на эту бяку, какую мы им состряпаем? При том, что мы это делать могем с чистой совестью — мы ведем войну, и в своем праве вражеские аэропланы сбивать там, где считаем нужным. Что подумает рядовой обыватель после этого громкого падения?
— И на хера нам эта НАТА?
— Абсолютно правильно. Сколько у Крапивина сейчас есть свободных людей? Незадействованных в операции?
— Не считая тех шестерых, что ждут труб в Италии — четверо. В Вене сидят, командировочные тратят.
— Они кто у нас?
— Из людей Митровича. Сербы. Студенты.
— Ну, вот ты и дай команду Крапивину, пусть этих стрелков с неоконченным высшим образованием отправит в Будапешт. Пусть пару пусков сделают из окрестностей столицы венгерского королевства.
— Есть!
— Две 'стрелы' пусть Горец заберет у Фекете и отвезет в Триест для использования непосредственно на театре. А две пусть Янош передаст стрелкам Митровича, когда те прибудут на место. Да, кстати, кого думаете координатором в Южной Европе вместо Таманца?
— Горца, конечно. Во-первых, он и стажировался при Таманце на эту работу, а, во-вторых, больше и некого. Сейчас людей отправлять туда чревато, есть опасность засветки.
— Ну вот, пусть Горец заберет две трубы и отправляется с Богом бить врага. Ещё одна пусковая установка у него в Триесте должна быть, то есть три пуска он вполне в состоянии организовать; тем более — люди у него есть, и люди, судя по всему, толковые. В наличии даже евреи… Хм, странные дела ныне творятся на земле… А в Будапеште пусть сербские студенты тоже постреляют немного, устроят небольшой такой, можно сказать, локальный, конец света. Мадьяры его вполне заслужили…
***
Здравствуй, Саша!
Прости меня за те письма, что я писала тебе последние три года. Не спрашивай
