И тогда я испугался. По-настоящему, до дрожи в коленках. Многие люди относятся к сверхъестественным существам примерно как к тигру в зарослях: может быть, он там есть, может быть, нет, и, разумеется, тигры существуют как вид, но вот лезть в эти кусты, чтобы выяснить наличие или отсутствие хищника совершенно незачем. Я сам так думал — а тигры вдруг вышли из-за кустов и стали расхаживать вокруг меня.
Некоторое время я таращился на корпоративный портрет без единой мысли в голове, ничего не понимал и боялся, боялся и ничего не понимал. И раздавшийся телефонный звонок заставил меня подпрыгнуть на табурете.
— Кирилл, это ты?
Я вздохнул с невольным облегчением.
— Привет, Глеб. Что как, рассказывай.
Глеб на том конце провода издал невнятное хныканье, из чего я сделал вывод, что дела у него плохи, как никогда.
— Кирилл, это… слушай…, - Глеб помялся еще, а потом выпалил: — У тебя двухсот рублей взаймы не будет?
Дела не просто плохи, а отвратительны: Глеб никогда ни у кого не просил в долг, считая это занятие унизительным, делающим из человека нищего, побирушку. И, тем не менее, я позавидовал старому другу: ему просто есть нечего, а я, похоже, скоро с крышей попрощаюсь.
— Не вопрос, Глебец, есть, конечно, — ответил я. — Как твое творчество?
Глеб горько усмехнулся.
— А что творчество? — проронил он с тоской. — Мне, Кирилл, карандаш купить не на что. И жрать нечего.
Сказанное прозвучало так, словно в неудачах и бедах Глеба по жизни виноват я, хотя, конечно, он ничего подобного не имел в виду.
— У нас в отделе есть место аналитика, — предложил я, вспоминая, как зазывал Глеба в епархию полгода назад. Какую пронизанную высоким пафосом речь прочел он мне тогда! Мол, сие ремесло грязнее грязи, и не собирается вкалывать он с теми, кто извратил чистое учение Господа нашего. Что, интересно, Глеб скажет мне теперь, когда судьба загнала его в угол?
— Слушай… ну… это… — засуетился Глеб. — Когда прийти?
— Можно завтра, — сказал я. — Подходи после одиннадцати к отцу Серапиону, скажешь, что хочешь быть аналитиком. А денег я тебе после обеда дам, мне просто во вторую смену.
Глеб шумно засопел в трубку.
— С-спасибо, Кирилл! — воскликнул он. — Спасибо тебе!
Да всегда пожалуйста.
Положив трубку, я отвернулся от телефона и увидел, что в дверях комнаты стоит Джибрил, подпирает косячок с этаким невинным видом. Я приложил титанические усилия, чтобы кое-как унять бешено стучащее сердце и более-менее спокойно осведомила:
— Ты что, через стену прошел?
— Ну почему сразу через стену? — дернул плечом Джибрил. — Дверь не заперта, только и всего.
Да. Возможно, пребывая в смятении и страхе непонимаемого, я действительно забыл прикрыть дверь. Только раньше со мною такого не случалось. Впрочем, все когда-нибудь делается в первый раз.
— Варахиил сегодня убил человека, — я пытался говорить ровно, но то и дело давал петуха. — Отрубил голову молодой девушке. По-моему, Анна его уже боится, а когда она узнает…
— Она знает, — проронил Джибрил. — Очень недовольна. А ты, я так вижу, в панике.
Я не стал этого отрицать; вероятно, мой вид был довольно красноречив. Джибрил прошел в комнату, сел на диван и вольготно вытянул ноги. Сегодня вместо костюма на нем был шикарный прикид гражданина, который не особо дружит с головой: видавшие виды кеды с разноцветными звездами, ярко-желтые джинсы и камуфляжная футболка, порванная на груди, мол, нате стреляйте.
— Я понимаю твой страх, — заявил Джибрил, — и в нем нет ничего стыдного. Ты видел два жестоких убийства с интервалом в девятнадцать часов, а еще столкнулся с тем, что не можешь объяснить с позиций своего критического разума. Я прав? — спросил он с полуутвердительной интонацией. Мне оставалось только кивнуть и опуститься на стул.
Джибрил смотрел на меня с печалью и сочувствием.
— Как жаль, что на твоем месте не оказался Аскольд Каменюк, — сказал он. — Вот кто искренне и радостно ждет случая, который ему никогда не выпадет.
— Я бы с радостью с ним поменялся, — прошептал я, изучая узор на обоях так пристально, словно мелкие букетики по желтоватому полю были самым важным в жизни. Джибрил усмехнулся.
— К сожалению, он не может того, что можешь ты.
Я кивнул.
— Он не визионер.
— Вот именно, — согласился Джибрил. — Отец Серапион ни морально, ни физически не сумел бы вынести того, что имеешь способность увидеть ты.
Я молчал. Весь мой мир в эту минуту застыл на краю бездонной ямы, и мне было совершенно ясно, что вот-вот произойдет падение, и уже нет никакой возможности от него удержаться. Еще немного…
— Нравится тебе мой снегирь? — неожиданно сменил тему Джибрил и гордо выпятил грудь, демонстрируя потертый кругляш значка, действительно со снегирем.
— Ничего себе, — кивнул я, решив уже ничему не удивляться.
— Ты живых снегирей видел?
— Видел, — ответил я, искренне не понимая, при чем тут снегири, и на время представив свою реальность порождением бреда кого-то вроде Кафки или Пелевина.
— Чудесно, — сказал Джибрил с такой интонацией, как будто речь шла о чем-то вроде бутерброда с икрой. — Расскажи.
Тогда я сел подробнее и, отчего-то понимая, что рассказ о красногрудой птице чем-то очень важен для существующего положения дел, заговорил:
— Мне было тогда лет двенадцать. Весна в том году была серая, сырая и неуютная, всю зиму я то грипповал, то сопли подхватывал. Больше всего, помнится, я хотел сходить на Масленицу в парк: обещали гулянья, карусели, блины, сражения рыцарей, а все угощения бесплатно.
Но в тот день никуда я не попал. Мой приемный отец потерял кошелек и от души вкатит мне ремня за воровство. Тогда я впервые заплакал, и не от боли — а ремень был солдатский, со здоровенной пряжкой, а от обиды. Ведь никакого кошелька я не брал! Но на меня в то время сыпались все шишки, и за дело, и не по делу. Кошелек, кстати, потом нашелся — он завалился за диван, но передо мной никто и не подумал извиниться. В общем, родители с братом ушли в парк, а я остался дома один. Сидел у окна, всхлипывал, смотрел на грязную унылую улочку с кривенькими частными домиками под низко нависшим небом, и все кругом было таким беспросветным и мрачным, что я окончательно отчаялся.
И вдруг откуда ни возьмись на ветку дерева под окном села чудесная птица. Небольшая, с яркой розовой грудкой… я никогда раньше не видел снегирей, но сразу догадался, что это он. И я застыл у окна, совершенно зачарованный и, кажется, даже перестал дышать. Снегирь сидел неподвижно минут десять, а потом вспорхнул и улетел. А я оставался у окна до темноты, все ждал, что он вернется. Но он не вернулся.
