«Терем!»
И тут же я нащупал его рукой, стоящего на коленях, и он мне сказал:
— Идите сюда, вот тут палатка.
Я сделал это и, успокоившись, никогда больше не вспоминал ту минуту, когда ударился в панику.
Молнии били два дня. Нами было потеряно уже пять дней и должно было быть еще больше. Ниммер и Аннер — месяцы, известные самыми сильными бурями.
— Мы начинаем крепко отставать, не так ли? — спросил я как-то вечером, отмерив наши порции гичи-мичи и бросив их в горячую воду.
Он посмотрел на меня. Его твердое широкоскулое лицо осунулось, и скулы обтянулись, глаза провалились, а губы, изломанные в скорбной гримасе, потрескались и обветрились. Бог знает, на кого был похож я, если он выглядел подобным образом. Он улыбнулся.
— Если повезет, мы все сделаем, а без удачи у нас ничего не получится.
Именно это он и говорил с самого начала. Отвечая на мое беспокойство, мое ощущение, что мы вступаем в последнюю отчаянную игру и так далее. Тогда я не представлял, насколько его слова реалистичны. Даже сейчас я думал — конечно, нам повезет после того, как мы так тяжело работали…
Лед не знал, как нам было тяжело. Да и с чего ему знать? Его это не волновало.
— И куда ведет нас ваша удача, Терем? — спросил я наконец.
Он не улыбнулся в ответ на мои слова. И ничего не ответил. Лишь помолчав, он сказал:
— Насколько я представляю, вниз.
Вниз для нас означало движение к югу, в мир, простиравшийся под ледяным плато, в мир, где есть земля, люди, дороги, города, все то, что невозможно было себе представить реально существующим.
— Вы должны знать, что в тот день, когда я покидал Мишнор, я переправил Королю послание относительно вас. Я поведал ему то, что мне рассказал Шуссгис — что вас выслали на Ферму Пулефен. В то время я еще не представлял себе совершенно ясно, что мне придется делать, и действовал под влиянием импульсов. Потом я все обдумал. И вот что должно произойти: Король увидит возможность сыграть на своем шифтгретторе. Тибе будет протестовать против этого, но в Аргавене, должно быть, уже растет легкая усталость от Тибе, и он может не обратить внимания на его совет. Он будет интересоваться: где Посланец, гость Кархида? — Мишнор соврет: к нашему величайшему сожалению, осенью он умер от лихорадки. — В таком случае, каким же образом мы получили информацию от нашего посольства, что он находится на Ферме Пулефен? — Его там нет, можете сами убедиться. — Да, да, его, конечно, там нет, мы принимаем на веру слова Сотрапезников Оргорейна… Но через несколько недель после обмена этими посланиями Посланец объявляется в Северном Кархиде, сбежав с Фермы Пулефен. Переполох в Мишноре, ликование в Эренранге. Сотрапезники, пойманные на вранье, теряют лицо. Дженри, для Короля Аргавена, вы станете самым драгоценным существом, долгожданным братом по Очагу. На какое-то время. При первой же возможности, которая вам представится, вы должны вызвать ваш корабль. Доставьте своих людей в Кархид и приступайте к своей миссии сразу же, прежде чем у Аргавена будет время увидеть в вас возможного врага, прежде чем Тибе или кто-то другой из его советчиков снова не напугают Короля, играя на его сумасшествии. Если он заключит с вами сделку, он будет соблюдать ее условия. Нарушить их значило бы нанести удар по своему шифтгреттору. Короли из рода Хардж держат свои обещания. Но вы должны действовать как можно скорее и побыстрее опустить корабль.
— Я сделаю это, если получу хоть малейший признак того, что его тут хорошо встретят.
— Нет — простите, что я даю вам советы, но вы не должны дожидаться благожелательного приема. Тем не менее, я думаю, что вас встретят хорошо. Так же, как и корабль. За последние полгода Кархид претерпел немало унижений. Вы дадите Королю Аргавену возможность занять место во главе стола. И я думаю, он воспользуется такой возможностью.
— Отлично. Но, кстати, что будет с вами?
— Я Эстравен Предатель. Я не должен иметь с вами ничего общего.
— Сначала.
— Сначала, — согласился он.
— Вам будет куда укрыться, если вам на первых порах будет угрожать опасность?
— О да, конечно.
Наша еда тем временем поспела, и мы приступили к ней. Пища была столь важным, столь всепоглощающим делом, что в это время мы никогда не говорили о делах; табу было столь всеобъемлющим, что пока не исчезала последняя крошка, мы не обменивались ни единым словом. Когда с едой было покончено, он сказал:
— Надеюсь, я не обманываюсь в своих ожиданиях. Вы… вы простите меня…
— За то, что вы даете мне советы? — сказал я, ибо только теперь я стал понимать ситуацию. — Конечно, Терем. Как вы можете сомневаться в этом? Вы же знаете, у меня нет такого шифтгреттора. — Мои слова развеселили его, но он продолжал размышлять.
— Почему, — сказал он наконец, — почему вы явились один? Почему вас послали одного? Ведь теперь все зависит от того, приземлится ли корабль. Почему и вы, и мы должны преодолевать такие трудности?
— Таковы обычаи Эйкумены, и для них есть серьезные основания. Хотя порой сомневаюсь, понимаю ли я их. Я думаю, что, когда я появился один, это служило лишь вашему благу — я был совершенно один и настолько беззащитен, что сам по себе не представлял никакой угрозы, не мог нарушить никакого равновесия: я представлял собой не вторжение, а появление, скажем так, мальчика-посыльного. Но не только. В одиночку я не мог изменить ваш мир. Скорее, я сам мог измениться в нем. В одиночку я должен был не столько говорить, сколько слушать. Отношения, которые мне удавалось установить в одиночку, если вообще удавалось, были бескорыстными и не носили политического характера, главным образом, это были чисто личные отношения. И лишь потом их в той или иной мере можно было считать политическими. Не «мы» и «они», не «я» и «эти» — а лишь Я и Ты. Эти отношения были не столько деловыми и политическими, а интимными, мистическими, если хотите. В определенном смысле, Эйкумена не столько политическое образование, сколько мистическое. И это исключительно важно — ее начала, ее смысл. Ее доктрина в корне отличается от взглядов, по которым цель оправдывает средства. Она добивается своих целей более тонко и умно, порой медленно и неторопливо, а порой идет на риск, напоминая собой эволюцию, своеобразной моделью которой она и является… Ради вашего ли блага я был послан сюда один? Или ради своего? Я не знаю. Да, конечно, действовать в одиночку труднее. Но я могу спросить вас столь же откровенно — почему вы никогда не видели смысла в создании воздушного транспорта? Ведь стоило бы нам украсть один маленький аэроплан — и мы были бы избавлены от массы трудностей!
