наиболее квалифицированным экспертам на рассмотрение вне очереди».
Мысль Бартини ясна: в массе людей есть индивиды, представляющие
особый интерес — «непонятые гении». Выявлять их следует с помощью
специальных тестов. И вот что любопытно: всего через год после
московского конгресса историков науки И.Чутко напечатал статью о
«невидимом самолете» и о его конструкторе Дунаеве. «Дунаев — это
Бартини», — признался Игорь Эммануилович. Может быть, барон вел
собственный поиск, и настоящей целью статьи было массовое тестирование
читателей?
«Соберите сведения о всей моей жизни. Извлеките из этого урок». Эти
слова Бартини написал в своем завещании. К кому он обращается? Какой
урок может преподать его биография?
На первый взгляд судьба конструктора служит примером удивительного
невезения. В стране строили все, что могло мало-мальски летать. С
миллионов плакатов суровая летчица вопрошала прохожих: «Что ты сделал
для Воздушного флота?» И при такой нужде в аэропланах Бартини довел до
серии лишь одну из своих замечательных машин! Остается предположить, что полсотни проектов были «заготовкой рогов и копыт» — прикрытием
настоящей работы.
Один из немногих людей, знавших Бартини еще до войны, вспоминал:
"Постройка «Сталь-7» продвигалась медленно. После ареста главного
конструктора нас без конца таскали к следователю: срыв всех сроков —
единственная правда из всего, что «вешали» на Роберта. Что скрывать: в
тридцать седьмом году были дни, недели и месяцы даже, когда он
необъяснимо охладевал к «семерке». «Выпрягался»… Одно время пропадал у
ракетчиков, потом что-то считал и не подходил к телефону. Куда-то уезжал
— всегда неожиданно и надолго. Однажды ночью мне пришлось разыскивать
Бартини: его срочно вызывали в главк. Нашел… в обсерватории! В другой
раз мы шли пешком через центр, и Роберт еле успевал раскланиваться со
знакомыми: «писатель…», «академик такой-то…», «художник…».
(Странно: этот человек ничего существенного не рассказал, но
несколько раз просил не называть свою фамилию!) В 50-60-е годы «красного барона» видели в приемной Хрущева и за
кулисами МХАТа, на «оттепельных» выставках, в лабораториях и на
полигонах. Его идеи шокировали физиков-теоретиков. Ходили слухи о том, что Бартини каким-то образом причастен к космическим делам, к
строительству научного центра в Дубне и новосибирского Академгородка. А
его участие в создании Баксанской нейтринной обсерватории подтверждают
некоторые документы, хранящиеся в архиве Главштаба ВМФ.
«Он был безмерно богат идеями и щедро их раздавал», — писал
О.Антонов в предисловии к документальной повести «Красные самолеты».
Бартини знал семь языков, еще на двух свободно читал, прекрасно рисовал, играл на фортепьяно писал стихи и держал в памяти чудовищное множество
вещей, — порой весьма экзотических. Кажется, не существовало в мире
такого вопроса, по которому у него не было бы веского мнения. И что-то
неуловимо сдвигалось в жизни — там, где проходил этот красиво стареющий
патриций. Барона всегда окружала аура тайны, — она волновала его
романтичных коллег, внештатных сотрудников компетентных органов и даже
писателей мемуаров — народ крепкий и бывалый. Попав в гравитационное
поле Бартини, мемуаристы вдруг обнаруживали, что пишут не про себя, а
про свои встречи с Робертом Людвиговичем. Но маска ученого-чудака, бескорыстного сеятеля идей не всем отводила глаза. Некоторые
задумывались. Это заставляло барона импровизировать. После выхода книги
«Красных самолетов» ее автору довелось испытать немало неприятных
минут: люди, хорошо знавшие конструктора, утверждали, что все было
совсем не так, Чутко недопонял, исказил… Но как было на самом деле, — об
этом все рассказывали по-разному. В шараге, например, барон говорил о
побеге из итальянской тюрьмы. («Муссолини дал мне двадцать лет, а Сталин
только десять!») Но в лубянском «Деле» это приключение отсутствует.
Такого эпизода нет в книге Чутко и в автобиографиях, писавшихся для
первых отделов. Несколько разнятся версии о том, как Бартини добирался до
СССР: в трюме германского парохода или на палубе, с документами своего
русского друга Бориса Иофана. Слышали и про подводную лодку, всплывшую
ночью у румынского берега. Неизвестно также, где жил Бартини по приезде в
Москву: одним он рассказывал про общежитие Коминтерна на Тверской
(бывшая гостиница «Париж»), другим — про «реввоенсоветовское»
общежитие в Мерзляковском переулке. А мог ли Бартини, занимавший на
флоте инженерные должности, быть комбригом? В «Красных самолетах» это
звание упоминается раз десять. Но Бартини ушел в запас в тридцатом году, а
воинские звания ввели в тридцать пятом. До того звание определяла
должность: комбриг — командир бригады. Зачем нужна была эта путаница?
Над биографией Бартини долгое время работал бывший военпред
В.Ключенков. Он слышал рассказы барона о своем детстве, отрочестве и
юности, но позднее не смог найти в архивах никаких документальных
подтверждений. Еще один биограф-доброволец — В.Казневский — сообщил
нам, что Бартини родился не в 1897-м, а на год раньше. Ему рассказал об
этом сам Роберт Людвигович. Можно понять причины, заставляющие
человека сменить фамилию и национальность, но зачем скрывать возраст?
Наша догадка может показаться странной: тем, кого он опасался, были
известны лишь время и место его появления на свет. Это косвенно
подтверждает И.Чутко:
"В ЦКБ Бартини пытались заставить работать над машиной «103»
Туполева — будущий пикирующий бомбардировщик ТУ-2. Туполев сказал:
— Роберт, давай сделаем им «сто третью» — и нас освободят.
— Нет, у меня есть своя, пусть дают под нее КБ!
И не работал, пока ему не дали КБ. Но в итоге туполевцев освободили, а
Бартини отсидел все десять лет".
Берия обещал твердо: сделаете пикировщик — отпустим. Тем не менее
Бартини отказывается присоединиться к туполевцам, требует особых
условий, ведет себя дерзко и вызывающе. О странном поведении барона
вспоминает в своих мемуарах авиаконструктор Л.Кербер. Он пишет, что в
болшевской шараге Бартини громко возмущался произволом чекистов.
Однажды он при всех подошел к Берии и заявил, что ни в чем не виноват и
сидит зря. Неудивительно, что из всех главных и ведущих конструкторов
