– О! – воскликнул Дима. – «Полно, сердце! Сон минувший, смутный сон скорей забудь!»[12] Что, опять глупость сказал? – осторожно спросил он Тосю, нависая над нею горным утесом.
– Войдите! – звонко сказала Света.
Дверь с интригующей неспешностью отворилась.
На пороге, озирая честную компанию строгим пристрастным оком, стоял Николай Федорович Фомин, великий и ужасный, доктор исторических наук, профессор, а по совместительству Президент Российской Федерации. Седой, усатый, в темно-синем, в широкую полоску, костюме и ослепительно-белой рубашке с шейным платком в горошек, он был неотразим.
Никто этому обстоятельству не удивился. Никто, кроме Тимофеева, который словно прикипел к своему стулу, в то время как все прочие с радостными возгласами кинулись приветствовать, обнимать и без церемоний лупить по спине запозднившегося гостя.
– Света, – сказал Фомин, лобызая хозяйку дома в обе щеки, – ну хоть что-то есть неизменное в этом мире. Последние сорок лет на тебе никак не отразились. Вот тебе за то малая благодарность! – он щелкнул пальцами. Из темноты сеней выдвинулась рука и передала ему букет нежно-розовых орхидей.
– А мне? – ревниво спросила Тося.
– И тебе, – демонстрируя полную непредвзятость, согласился Фомин. Он повторил фокус со щелчком, и явился второй букет, на сей раз из красных японских камелий.
– Как ты это делаешь? – поразился Лелик, временами обвисая на могучем плече Фомина. – Кто там у тебя прячется? Пускай же отзовется из мрака!
– Возражений нет, – усмехнулся Фомин в седые усы и посторонился.
Из сеней грянуло что-то возвышенное и многоголосое, и в обнимку, держа в свободных руках по кувшину, явились на свет кожаный здоровяк и хитроумный Закария, на сей раз без пальто и кепки. Дима Камикадзе воздел руки и старательно подхватил песню, и даже Тося как могла попискивала что-то аутентичное. Сделалось шумно, тесно и весело, но этим дело не ограничилось. В горницу ввалились дымящиеся с мороза дети Тимофеевы, Николай и Виктор-младший, с женами и потомством, бочком протиснулся председатель поселкового самоуправления Семен Николаевич Лепихин, проскользнула всеобщая любимица Настя Горбунова, учительница младших классов…
– Тимофеич, – сказал Николай Фомин торжественно. – Если ты полагаешь, что здесь все, кто тебя любит, то ты заблуждаешься. Здесь даже не самые отборные… Светлана не в счет, она-то как раз из лучших лучшая. Мы вторглись в твой дом с одной-единственной целью: донести до тебя хотя бы слабое представление о том, как мы все тебя любим.
– Мра-а-а!.. – затянул Дима Камикадзе.
– Мра-а-вал-жа-а-а-ми-э-э-эр![13] – подхватили его сподвижники.
Тимофеев обнаружил себя уткнувшимся в широкое плечо верного друга. Ведь как-то нужно было спрятать слезы, лишние в этот радостный час.
Вечер взорвался, подобно праздничному фейерверку, и рассыпался большими цветными искрами.
Застолье окончательно лишилось всех намеков на официальность. Каким-то невероятным способом Тимофеев ухитрялся пребывать в нескольких местах одновременно. Хотя более вероятно, что это ему лишь казалось… Тем не менее, он видел все происходящее и слышал все голоса. Может быть, чуточку отстраненно. Потому что в его душе слишком глубоко засел осколок межвременья.
…Дима Камикадзе, обнимая Фомина за плечи и тыча пальцем в лацкан, пылко вещал:
– Ты президент! И я президент! Витьке и Светке в президенты нельзя, они добрые, пускай детишек учат… А ты, балбес, – грозно обращался он к Лелику, – когда станешь президентом?!
– Какой из меня президент? – махал руками Лелик. – Так, насмешка. Ну, может быть, лет через двадцать. И то если Ципи разрешит.
– Цыпа, – сказал Тимофеев задумчиво. – Цыпа-Дрипа-Лампампони.
– Лелик, – сказала Света деловито. – С этого места поподробнее: что за Цыпа?
– Не Цыпа, – пояснил тот, – а Ципи. Есть разница или нет? Ципи – это моя жена.
– Лелик, но ведь у тебя же не было жены! – подивился Тимофеев.
– Как не было?! – возопил Лелик. – У кого не было? У меня не было?! Да, не было, не спорю! Никогда у меня еще не было такой жены, как Ципи! А у кого было?
– Что, и дети? – осторожно спросил Тимофеев.
– И дети, – не спорил Лелик. – Примерно трое. Во всяком случае, было трое, когда уезжал…
… – Прошу внимания! – взывал председатель Лепихин, звеня вилкой по рюмке. – Товарищи президенты, позвольте мне…
– Смотря что, – откликнулся Фомин.
– Я тут… речь…
– Речь можно, – согласился Дима Камикадзе. – Короткую, да? Говори, генацвале.
– Спасибо, – Семен Николаевич вытер лоб клетчатым носовым платком. – Дорогой наш учитель Виктор Иванович! И вы, дорогая Светлана Юрьевна! Нам невыразимо повезло, что вы учите наших детей. Да и внуков тоже. История – это… это…
– Двигатель прогресса! – ввернул кто-то из младших Тимофеевых. Исключительно чтобы преодолеть возникшую паузу.
– А что же, и прогресса! – кивнул Лепихин. – Не зная своего рода и своей земли, ни дом толком не выстроишь, ни ракету в космос не запустишь. Почетная грамота – это самое малое, чем можем отметить ваш труд.
– Вот актовый зал отремонтируете, – не утерпел Тимофеев, – и это будет всем нам лучший подарок.
– Кстати, об актовом зале, – спохватился председатель. – Но это отдельно…
– Кстати, о ракетах, – вполголоса сказал Фомин на ухо Диме. – Спасибо, что довез на своем броневике и дал шанс вздремнуть в салоне. Я с часовыми поясами отродясь не в ладах, а тут еще из Новой Зеландии… Подбросишь меня завтра к обеду до Шумилкова? Там вертолетная площадка, а мне вечером нужно с китайцами беседовать. На Луну они с нами хотят…
– Мы тоже хотим, – ревниво сказал Дима.
– Почему бы нет, – Фомин пожал плечами. – Летчики у вас неплохие. В дороге обсудим. Но пускай помнят: вино от Луны отдельно.
– Вах! – огорчился Дима. – Это проблема… А петь на Луне разрешат?
Тимофеев вдруг встрепенулся и потянул Фомина за рукав.
– Через два дня, – сказал он таинственным голосом. – На обычном месте.
Вопреки ожиданиям, Фомин сразу понял, о чем речь.
– Через два дня, – повторил он задумчиво. – Спасибо, что напомнил, Тимофеич. А то я что-то совсем запурхался. Форум по стратегическому партнерству… Фиг с ним, с форумом, премьера пошлю, от него больше толку, чем от меня.
– Так ты знал? – иронически уточнил Тимофеев.
– Конечно. Твоя машинка работает как часы фирмы «Полет»…
– Но ведь ты ее вернул!
Фомин отеческим жестом потрепал Тимофеева по макушке.
– Ты тоже заработался, как я погляжу, – сказал он. – То была старая модель, тяжелая. Из троллейбусного компостера перелицованная. А ты мне сделал новую, компактную, на современной элементной базе.
