– Я его хочу растворить, – ответила Медея. И Кора сразу насторожилась. – Отравить можно простого человека, – продолжала Медея, – есть для этого много ядов, и я, как волшебница, все их знаю. Но как ты отравишь деревянного шпиона? Цикутой? Смешно.
– И что ты придумала, любимая? – снова звук поцелуя. Этот сладострастный старик уже смирился с решением Медеи, и теперь его интересовали только детали.
– У меня есть яд, добытый из слюны подыхавшего Цербера, – сказала Медея. – Тебе не надо знать его состава. Он растворяет те смолы, из которых Дедал изготовил свою игрушку.
Здорово придумано, подумала Кора, прислонившись спиной к стене коридора, потому что мимо проскользнул кто-то из слуг, таща за ногу ягненка. Деревянный шпион. Жалеть мы его не будем. Растворяются смолы… Как она все продумала! Но свою ли ты волю исполняешь или ты сама игрушка в руках Кларенса… А может, тети Рагозы?
Вдруг Кору посетила успокоительная мысль: теперь можно спокойно отправиться в свои покои и поспать до вечера. Вряд ли Кларисса-Медея совершит свое покушение до ужина.
Но оказалось, что отыскать собственную спальню нелегко.
Только минут через пять Кора попала в большую кухню, там сбросила серый платок и уже в образе гостьи дома спросила у поваров, где ей положено отдыхать. Повара об этом не знали, они были заняты, они спешили. Позвали охрану, охрана тоже не знала. Медея, как выяснилось, заперлась в своем тайном волшебном подвале, в который никто не смел входить, царь Эгей спал без задних ног. Так что Коре пришлось устроиться на первом попавшемся ложе в гостевых покоях. Все было бы хорошо, если бы через полчаса не появился какой-то чиновник из Фив, приглашенный на обед и полагавший, что это его комната, а раз Кора спит на его ложе, то он имеет право пользоваться ею наравне с подголовником и покрывалом. Кора спросонья провела совсем неизвестный здесь прием борьбы фу-ку-шу, и, пока визжащего от боли советника не унесли на перевязку, она не могла уснуть.
* * *
Даже если бы Кора не успела выспаться, ее бы все равно разбудили. Во дворце, во всех его залах и переходах, загремели медные бубны и гонги, завизжали неблагозвучные флейты, забухали обтянутые бычьей кожей барабаны. Торжественный обед в память всеми забытого события начался.
Кора вскочила – вид дикий. Хорошо еще она в своих странствиях обзавелась гребнем, который подвешивала к поясу вместе с зеркалом и самодельной зубной щеткой, объясняя любопытным, что это обыкновенное средство для размазывания пудры.
Кора причесалась, взбила волосы, поправила смятый хитон и натянула жемчужную сетку на голову. Зеркальце, привязанное за ручку к поясу, сообщило ей, что она здесь всех прекраснее и белее. Пожалуй, кроме Медеи?
В коридорах были беготня и мелькание теней, но уже не деловое, а связанное с приближением праздника.
Музыканты прошли, толкаясь и громко разговаривая, будто уже оглохли от собственной музыки, какие-то люди тащили длинные гирлянды, сплетенные из виноградных листьев. Торжественно проследовали виночерпии…
Зал, в котором происходило пиршество, был обширен, но невысок – черные, кое-где прогнувшиеся от старости балки нависали буквально над головой. Толстая пузатая колонна с вырезанными в ней крокелюрами, будто она была каменной, поддерживала потолок в центре. А по сторонам, нестройно и многочисленно, словно молодая поросль, тянулись колонны потоньше, некоторые из них резные, другие гладкие, отшлифованные поколениями ладоней, как раз между этими колоннами и размещались деревянные с подлокотниками кресла для гостей поважнее, и дальше, вдоль боковых стен, стояли складные табуретки, какие любят брать с собой на этюды художники-пейзажисты. Стола, как единого понятия, не существовало. Столов, вернее, столиков было множество. Для почетных гостей и хозяев дома столики были индивидуальные, круглые, каждому по штуке, а к столикам у стен было приставлено по три-четыре табуретки. Справа от двери располагался оркестр, пока что он расставлял и настраивал инструменты и с наглостью, свойственной оркестрам всех времен и народов, производил звуки неприятного свойства. Слева, копошась в сундуках и коробках, готовились к танцам девицы из придворного ансамбля, которых, как, впрочем, и окружающих, вовсе не смущала их нагота.
Гости, ожидая сигнала сесть за стол, толпились в центре зала, благо места всем хватало. Кора сразу отыскала глазами Тесея и направилась к нему. Он был рад ей. Между ними, к счастью, установилось доверие, столь необходимое между охранником и его подопечным, даже если подопечный не подозревает, что его охраняют.
– Здравствуй, госпожа, – сказал Тесей.
Господи, ты же еще совсем мальчик, подумала Кора, у тебя даже борода толком не растет, и, когда ты сдвигаешь в гневе брови, далеко не всегда получается сурово – скорее в таком движении проскальзывает растерянность перед необходимостью делать больно или неприятно другому человеку… Впрочем, чувство долга и ответственности у юноши развито достаточно сильно. Ведь нельзя забывать, что, дав себе слово повторить подвиги Тесея, студент Московского университета, вряд ли знакомый со смертью иначе как на телевизионном экране, смело отправился в бой.
– Ты выспался? – спросила Кора.
Ей было приятно прикосновение его большой сильной руки. Черт с ним, что это следствие ВР-образа. В ней течет самая обыкновенная красная кровь, и она тепла, как положено обыкновенной руке.
– Я выспался, отдохнул и готов к встрече с отцом.
– Ты понимаешь, что не все испытывают счастье от этого?
– Разумеется. – Тесей улыбнулся улыбкой студента и поправил кончиком указательного пальца несуществующие очки на переносице.
– Ты помнишь, что сандалий у тебя уже нет?
Студент понизил голос:
– Я думаю, что отец их бы и не узнал. Они совсем сносились.
– А меч?
– Меч он узнает.
– Надеюсь, на этот раз ты не сдал его у входа?
Тесей лишь усмехнулся, и Кора не стала задавать глупых женских вопросов. К счастью, греческие парадные одежды, ниспадающие пышными складками до пола, как нельзя лучше приспособлены для того, чтобы под ними носить мечи, топоры и, может, даже катапульты. Говорят, что перед смертью Цезарь успел горько пожалеть о том, что не приказал носить сенаторам короткие юбки в обтяжку.
– Эй, там, в оркестре, пора! – крикнул толстяк в засаленной тоге, видно, распорядитель.
Тогда вперед выступил офицер в полном боевом облачении, но без шлема и взмахнул руками, как регулировщик, останавливающий уличное движение.
Из оркестра поднялся негр с медными тарелками и с удовольствием ударил ими. Звонкий гул заполнил зал.
