Его мысли прервал стук в дверь.
— Да? — сказал он.
В кабинет скользнула блондинка в облегающем свитере.
— Меня зовут Кора. Я — ваша секретарша, — сказала она.
Был понедельник, утро.
— Грубо говоря, восемьдесят пять минут, — сказал Мортон Закерсмит, продюсер. Он подписал еще одно извещение. — Этого вполне достаточно. — Он подписал еще одно письмо. — По ходу дела вы разберетесь, что к чему. — Он подписал еще один контракт. — Наш мир — совсем особенный. — Он сунул перо в подставку из оникса, и его секретарша вышла из кабинета, унося с собой груду подписанных бумаг. Закерсмит откинулся на спинку кожаного кресла, закинул руки за голову, вдохнул воздух полной грудью, так, что его модная футболка натянулась, облегая тело. — Да, дружок, наш мир — особенный, — сказал он. — Ах. Вот и девочка.
Оуэн поднялся на ноги, чувствуя, как напряглись мускулы живота, глядя на Линду Карсон, которая, скользя, прошла по комнате, протягивая руку цвета слоновой кости.
— Здравствуй, Мортон, дорогой, — сказала она.
— Привет. — Ее рука утонула в ладони Закерсмита, который одновременно взглянул на Оуэна. — Дорогая, хочу познакомить тебя с писателем, который сделает нам сценарий “Девушки и Герольда”.
— О, как я рада, — сказала Линда Карсон, урожденная Вирджиния Остермейер. — Мне так понравилась ваша книга. Даже не знаю, как выразить свое восхищение.
Он поднял голову, когда в его кабинет вошла Кора.
— Не вставайте, — сказала она. — Я просто принесла вам отпечатанные странички. Пока что получилось сорок пять.
Оуэн смотрел, как она перегибается через стол. С каждым днем свитера обтягивали ее все сильнее. Казалось, что от одного ее дыхания ткань скоро не выдержит и лопнет.
— Ну в как, нравится? — спросил он.
Она приняла его слова за приглашение остаться и уселась на подлокотник кресла рядом с ним.
— Мне кажется, это просто замечательно, — сказала она, положив ногу на ногу так, что стало видно ее кружевное белье. — Вы очень талантливы. — Она глубоко вздохнула. — Правда, у меня есть несколько вопросов, — сказала она. — Я бы задала их, но сейчас уже… время обеденное…
Они пошли обедать вместе — и в этот день, и в последующие. Кора взяла на себя роль покровительницы, как будто он был совсем беспомощен. Каждое утро она с улыбкой приносила ему кофе, говорила, какие блюда лучше всего заказывать за обедом, брала его за руку, чтобы в полдень отвести выпить стаканчик апельсинового сока, намекала, что их знакомство вовсе не обязательно должно со временем прекратиться, старалась стать ему необходимой в повседневной жизни, чего он абсолютно не хотел. И по-настоящему всхлипывала однажды днем, когда он ушел обедать без нее, а когда он грубо похлопал ее по плечу, как бы прося прощения, внезапно прижалась к нему полными бедрами. Он от удивления отпрянул.
— Кора!
Она потрепала его по щеке.
— Не бери в голову, малыш. У тебя впереди еще куча работы.
Затем она упорхнула, а Оуэн остался сидеть за столом, дрожа от макушки до пят. Неделя, еще одна неделя.
— Привет, — сказала Линда. — Как дела?
— Прекрасно, — ответил он, глядя на входящую Кору, одетую в свободную габардиновую юбку и облегающую шелковую блузку. — Пообедать? С удовольствием. Встретимся у… Да? Годится!
Он повесил трубку. Кора уставилась на него. Скользнув в кожаное красное кресло автомобиля, он заметил, что на другой стороне улицы стоит Кора и хмуро смотрит на него.
— Привет, Оуэн, — сказала Линда.
“Линкольн” замурлыкал мотором и скользнул в гущу движения.
Все это глупости, подумал Оуэн. Придется попробовать объясниться с Корой. Когда я оттолкнул ее в первый раз, она решила, что это из благородства, потому что я верный муж и хороший отец. По крайней мере, сделала вид, что это так. О, господи, и тут осложнения.
Они вместе позавтракали, потом пообедали, так как Оуэн решил, что чем больше он будет с Линдой, тем вернее даст понять Коре, что она его не интересует как женщина. На следующий вечер они отправились сначала поужинать, затем в филармонию; через два дня — на танцы, и долго катались по берегу на машине; потом пошли на просмотр.
Когда именно все его планы полетели вверх тормашками, Оуэн так и не понял. Произошло это в ту ночь, когда машина остановилась на берегу океана, и под мягкую музыку, лившуюся из радиоприемника, Линда скользнула к нему, прижавшись своим всемирно известным телом, крепко целуя в губы:
— Любимый.
Он лежал — сна ни в одном глазу, — думая о прошедших неделях, о Коре и Линде, о Кэрол, которую он давно уже представлял лишь по ежедневным письмам и голосу, каждую неделю звучавшему по телефону, да еще по карточке на письменном столе.
Он почти закончил писать сценарий. Скоро он полетит обратно домой. Так много времени прошло. Где же кульминационные пункты, где свидетельство происходящего, кроме как в его памяти? Все это походило на прием, которому его научили в студии: монтаж, серия быстро меняющихся кадров. Таковой казалась ему жизнь: серией кадров, на которых он останавливал внимание и которые тут же исчезали.
На другом конце комнаты часы пробили один раз. Он даже не повернул к ним головы.
Он бежал против ветра, против снега, но Кэрол его не встречала. Он стоял, пытаясь найти ее взглядом в зале ожидания, на этом острове людей и их багажа. Может, она заболела? Он не получил уведомления о вручении посланной телеграммы, но…
— Кэрол?
Воздух в телефонной будке был душен и затхл.
— Да, — сказала она.
— Боже мой, дорогая, неужели ты забыла?
— Нет, — сказала она.
Поездка на такси от Нортпорта запомнилась ему лишь как мельканье заснеженных деревьев и полян, сменяющихся сигналов светофора и визга шипованной резины. Голос ее в телефонной трубке звучал слишком спокойно. Нет, я здорова. Линда немного простудилась. С Джоном все в порядке. Мне не удалось найти няню. Какое-то мрачное предчувствие холодило ему кровь.
Наконец-то дома. Он представлял себе это именно так: обнаженные деревья, снежные сугробы на крыше, кольца дыма, поднимающиеся из каминной трубы. Дрожащей рукой он отсчитал шоферу деньги и повернулся, выжидательно глядя на дверь. Она оставалась закрытой. Он продолжал ждать, но она оставалась закрытой.
Он прочел письмо, которое она в конце концов показала ему. “Дорогая миссис Краули, — начиналось оно, — я решила, что вы должны узнать…”
Глаза его перекинулись на подпись внизу, написанную детскими каракулями: Кора Бейли.
Ах ты грязная…
