— А ты еще зачем? — спросил Андронов Любу.
Люба попятилась к дверям, но из кабинета не вышла,
— Выйти! Ну?
Она прислонилась спиной к стене, заложила руки за спину и вскинула голову. Губы ее плотно сомкнулись. Яша понял, что ее можно удалить только силой. Понял это, видимо, и Андронов. Он резко повернулся к Яше:
— Кто научил тебя сделать это?
— Что… сделать, Валентин Трофимович?
— То, что ты сделал сегодня ночью. Ну?
Губы Яши перекосились, его всего передернуло.
— Не смейте говорить мне таких вещей! — проговорил он срывающимся от волнения, но злым голосом.
— Балбес! Шляпа! — загремел Андронов. — Ты знаешь, что натворил — участок вывел из строя, сколько людей покалечил. И опытная плавка — псу под хвост! Все нужно начинать сызнова. Ба-а-ал-ван… Увольняю тебя и отдаю под суд. Иди!
Яша направился к дверям.
— Стой! Садись. Рассказывай…
— О чем… рассказывать?
— Не знаешь, о чем? Как ворон ловил, рассказывай. Молчишь? Дурень… Достукался.
Андронов вскочил из-за стола и тяжело прошел по кабинету. Пол, казалось, готов был рухнуть под его тяжелыми шагами.
— Здесь что-то не так, Валентин Трофимович, — произнес тихий, но отчетливый голос Любы. — Я не верю, чтобы Яша мог допустить такую оплошность.
— Адвокат! — начальник цеха метнул на девушку грозный взгляд. — Ты-то чего переживаешь? Я тебя за одно заступничество из цеха выставлю. Работнички…
— Мы — комсомольцы, Валентин Трофимович.
— Забыли, что комсомольцы. Тетери вы, вот кто. Ну, убирайтесь!
Проходя по цеху, Яша с болезненной остротой почувствовал, как дорого ему стало все в нем: люди, с которыми он успел подружиться, и машины, ставшие понятными, как смена дня и ночи, и даже пропитанный гарью, насыщенный пылью воздух.
— Еще, может быть, все уладится, — пыталась успокоить Люба Яшу.
Нет, он понимал, что ничего не может уладиться, потому что до отчаяния переживал свою оплошность и не мог бы себе ее простить.
В этот день не вышел на работу механик плавильного отделения Мохов. Он вернулся с ночной смены, содрогаясь от озноба, и поспешно лег в постель. Ему становилось все хуже. Григорий Григорьевич постучал в стену к соседям и попросил вызвать врача.
Под вечер к нему в комнату тихо постучали. Однако это был не врач. Григорий Григорьевич увидел Кашина. Глаза механика заметались по комнате, сразу прошел озноб, его бросило в жар, жар сменился ледяными мурашками, побежавшими вдоль спины.
Кашин плотно прикрыл за собой дверь, постоял, прислушиваясь к тишине в квартире, и, не ожидая приглашения, сел на стул у изголовья кровати.
— Так, — резко бросил он, и Григорий Григорьевич отпрянул к стене, словно его ударили в лицо. — Достукался, любезный? А?
— Я, — начал Мохов, — понимаете…
— Понимаю, — усмехнулся Кашин, — месть. А о последствиях вы, дорогой мой, подумали? Вы подумали о том, что идет опытная плавка, выполняется особое задание Комитета Обороны?
— Ну как же так? — забормотал Григорий Григорьевич. — Вы убедили меня…
— Я вас ни в чем не убеждал.
— Вы обещали сразу же появиться в кабине и…
— Не помню никаких обещаний.
— Нет, нет, это вы подвели меня. Я бы никогда не сделал этого, если бы вы не сказали…
— Ничего я тебе не говорил, сам ты все это придумал. Понял? Вредитель ты, враг народа.
Из груди Григория Григорьевича вырвался болезненный стон и, бледнея, он откинулся на подушку — ему стало дурно. Кашин равнодушно смотрел, как сползает набок голова механика. Впрочем, едва ли сейчас кто-нибудь узнал бы в нем хлопотливого и добродушного старшего электрика. Бесцветные глаза его стали ледяными, лицо, жесткое и бесстрастное, обрело выражение воли.
Когда Мохов стал приходить в себя, Кашин сказал:
— Ладно, успокойся, выдавать тебя не буду. Сам держи язык за зубами. Деньги за работу получишь сейчас. — Он положил на стол пачку сотенных бумажек. И жестко добавил: — В следующий раз получишь больше. Только учти — зря платить не стану. А за отказ выполнять задание… сам знаешь, что тебя ждет.
Григорий Григорьевич застывшими, широко открытыми глазами долго смотрел на дверь, за которой скрылся Кашин.
— О! — простонал он и, схватившись за голову, заплакал тихо, но горько, как плачет обиженный ребенок,
За эти дни Яша очень изменился: лицо, и без того скучное, потемнело, на переносице появилась складочка. Яша словно стал старше. Подавленный, слонялся он по квартире, не отвечая на расспросы матери, отворачиваясь от сочувствующих глаз Бориса. Нет, он не думал, что разом все рухнуло. Он терзался тем, что причинил зло людям, которые доверяли ему, уважали его, несмотря на молодость. А еще он ожесточался на свою физическую слабость, клял головную боль, которая так не вовремя подвела его и стала причиной катастрофы. Ну как же это он не мог пересилить себя? Раскис… Подвел комбинат…
Теперь оставалось ждать ареста. Его будут судить, и весь завод узнает об этом. А как он после посмотрит в глаза друзьям? О том, что сейчас переживают отец и мать, лучше уж и не думать…
Каждый стук в дверь квартиры заставлял Якова замирать посреди комнаты и до боли в скулах стискивать зубы. Его начинала бить дрожь. Чего боялся он? Наказания? Нет, это не был страх за собственное благополучие. Его оторвут от любимого дела, оторвут от всего того, без чего жизнь потеряет всякий смысл.
Уже под вечер пришел милиционер и вручил повестку о вызове к следователю.
Яша долго блуждал среди бесчисленных коридоров старинного трехэтажного дома. Раньше в нем помещалось купеческое коммерческое училище. Переходов было много. Женщина, спешившая с кучей папок под мышкой, указала ему нужную комнату.
В комнате за письменным столом сидел молодой смуглый мужчина с худощавым живым лицом. Он указал Яше на стул и положил перед собой желтую папку.
— Якимов?
— Да.
— Имя, отчество?
Затем последовало много вопросов о семье, о работе. Мужчина старательно записывал ответы Яши. Потом он откинулся на спинку стула и сказал:
— Ну, а теперь рассказывай, что у тебя случилось в цехе.
Это было очень трудно рассказывать. Яша с усилием выдавливал из себя каждое слово. Следователь, казалось, и не слушал, он внимательно изучал кончики своих ногтей. Но на каком-то месте рассказа, на каком именно, Яша и сам не заметил, он вдруг встрепенулся, поднял голову.
Когда Яша умолк, следователь начал расспрашивать его о том же самом, о чем только что было рассказано. Яше, в сущности, пришлось еще раз повторить рассказ. Однако отвечая на вопросы, Яша инстинктивно угадал определенную линию, вокруг которой шел допрос и к которой его настойчиво подталкивал следователь.
