Как оказалось, последние доводы были абсолютно верны. Уже с утра, на следующий день, в квартиру Громовых позвонили, и еще не успевший отойти ото сна Виктор Николаевич, очутился на полу в результате жестких действий московского СОБРа. Сторожевая система организма Максима почуяла неладное за пол часа до начала штурма и во всю трезвонила, что пора уходить, но Громов доводам своих чувств не внял, желая во всем разобраться и твердо веря, что он ни в чем не виноват. Его мирный настрой на представителей силовых структур совершенно не подействовал, и они так же бесцеремонно повалили его на пол, приставив к шее автомат.
Сопротивляться совершенно не хотелось, хотя Громов мог бы спокойно уйти. В комнату вошел слащавого вида человек среднего возраста в сером плаще, оглядел хозяев квартиры надменным взглядом и коротко бросил:
— Грузите.
Прошелся по всем комнатам и помещениям, раздавая указания бойцам спецназа, потом остановился напротив Максима, уже поднятого с пола, посмотрел ему прямо в глаза, и Громов почувствовал как под черепной коробкой начинает скрести уродливая когтистая лапа. Он поставил защиту, легко отбив психический выпад человека в плаще. Тот довольно улыбнулся, обнажая ряд ровных белых зубов.
— За ним глаз да глаз, — обратился он к командиру СОБРа. — Головой за него отвечаешь.
Всех троих погрузили в спецтранспорт, оснащенный бронированными стенками, дверьми и решетками, следом сели бойцы спецназа и конвой тронулся. Елена Александровна плакала, Виктор Николаевич пытался всю дорогу ее успокоить, а Максим думал, как ему спасти положение, в которое он угодил по своему разгильдяйству.
Их доставили в центральное здание ФСБ на Лубянке, определили в изолятор временного содержания, но продержали там не долго, всего час, после чего здоровенный бугай с отсутствующим лицом вытолкал Максима из камеры и повел его на допрос.
Комната, где проводили допросы, оказалась кабинетом квадратной формы три на три метра со стоящим по средине металлическим столом и двумя стульями, чьи ножки, впрочем как и ножки стола, были приварены к полу. Его усадили за один из них и сообщили, что если громов вздумает рыпаться, то его моментально пристрелят.
Слова верзилы были чистейшим блефом (Максим знал это совершенно точно), но пока нужно было играть роль законопослушного гражданина. Минут пять он просидел в полном одиночестве анализируя обстановку. Он знал, в какой части здания (точнее подвалов) его держат и где находится КПЗ с его родителями, он знал какова охрана на этажах и как она настроена. Он мог бы выбраться, освободить родителей и преспокойно уйти из этого места, но все еще предпочитал играть не свойственную себе роль.
Дверь комнаты бесшумно отварилась, вошел знакомый уже человек в плаще, выглядевший сейчас донельзя официально. В руках незнакомца был серый дипломат, содержимое которого уже через несколько секунд оказалось на столе перед Максимом.
— Узнаете? — произнес он ехидным неприятным голосом, больше всего ассоциировавшимся у Громова со скрежетом гвоздя по стеклу.
Максим глянул в низ. Перед ним аккуратно лежали семь фотографий, на которых очень четко был изображен он сам в окружении незнакомых лиц. Но самое главное, на трех из семи снимков присутствовал тот самый автомобиль, который взорвался у входа в «Метрополис». Дело было сфабриковано, но так грамотно и профессионально, что Максиму впору было себя ощущать резидентом иностранной разведки. Обычно для них отечественные спецслужбы расставляли подобные капканы, с той лишь разницей, что вместо автомобиля с бомбой была роковая красавица.
— Думаю, — продолжил незнакомец, — Вы не станете утверждать, что на снимках изображены не Вы?
— Что Вам надо? — вместо ответа спросил Громов. Он совершенно не стушевался, все еще надеясь выйти отсюда исключительно мирным способом.
— Отлично держитесь, — оскалился собеседник. — Надеетесь на помощь извне?
— Ни на что я не надеюсь. Послушайте, — произнес Максим чуть резче, — и Вы и я знаю, что фотографии, которые Вы тут мне показываете — липа чистой воды. Признаю, весьма искусная, но липа. И если Вам было необходимо создать эти фотографии, я хотел бы узнать почему. Что я такого сделал? Зачем Вам понадобилось ломать всю эту комедию и подставлять меня?
Но оказалось, что так просто незнакомца было не взять. Громов с ужасом понял, что человек в сером плаще там, в его квартире, и здесь, сидевший перед ним — разные люди. Точнее, человек-то был один, но вот та Сущность — представитель Агрессора, а может быть, непосредственно его часть — присутствовала в нем только при задержании. И сейчас человек, ведший допрос Максима, истинно верил в неподдельность этих снимков, и в то, что Громов на самом деле террорист.
— Хорошо держитесь, матеро, я бы сказал. В конце концов, мне Вы можете ничего не говорить; суд во всем разберется, но я Вам обещаю, если с вашей стороны не последует признания, то Вы сядете за всех сразу.
— Интересно, что Вам мешает выбить из меня информацию, нужную Вам. Как я понимаю, из этой шайки, — Громов обвел пальцем людей на фотографии, — был задержан лишь я один?
— Соображаете. А насчет признания… Скажем так, я надеюсь, пока, на Вашу сознательность. Не разочаруйте меня, и мне не придется применять дополнительные средства… допроса.
— Это какие же? — хмыкнул Максим.
— Полиграф. Знаете такой приборчик? Чрезвычайно эффективен, особенно последний его вид. Кроме того, в нашем арсенале имеется большое количество различных препаратов влияющих на психику и на сознание, так что есть, где разгуляться специалистам соответствующих специальностей.
Да, о хитроумной машинерии спецслужб ходили легенды, но Громов не ожидал, что перед ним вот так запросто выложат все карты.
— И вы доверяете этим приборам на все сто процентов?
— Конечно.
— Что ж, — вздохнул Громов, — тогда они — моя единственная надежда доказать свою невиновность. Я еще раз заявляю, что меня и мою семью задержали неправомерно, и этих людей на фотографии я вижу впервые, как и ту машину. И вообще, к теракту я не имею никакого отношения. Я, между прочим, мог там пострадать…
— Нам и это прекрасно известно. Я считаю это прекрасной режиссурой и не более того. Молодой человек, я дам Вам время. Посидите, подумайте, может быть, что-нибудь и решите.
Вопреки ожиданиям, Громова посадили отдельно от родителей. Он точно знал, что они все еще находятся в заточении.
Его продержали около трех часов в сыром затхлом помещении, где кроме очка и окна с решетками не было больше ничего. А потом металлическая дверь со скрипом отворилась, и в помещение вошли трое молодцеватых парней с трехдневной щетиной на лицах и злыми, ядовитыми глазами. Двое из них были богато украшены татуировками, а один имел на щеке кривой шрам, скорее всего, полученный стеклом.
