С другой стороны, эта дверь всегда была закрыта: Великие Врата – стена высотой с целый жилой блок, на которой высечено изображение то ли креста, то ли щита, со множеством глубоко выгравированных слов, часть из которых он уже мог прочесть. Сейчас он усваивал много новых языков и символов.
Джебрасси проник сквозь образовавшуюся щель, ожидая увидеть нечто чудесное, – и не разочаровался. Он поднимал, и поднимал, и поднимал взгляд – а перед глазами шли сплошные книжные полки, сходившиеся где-то далеко вверху. Он шагнул к парапету, облокотился и глянул вниз – то же самое, насколько хватает глаз. Все полки уставлены плотно сбитыми книгами – не сосчитать. Переплеты подобраны отнюдь не случайно: они лучились разноцветием, требовали, чтобы их взяли в руки. Почему-то стало ясно, что темные, нейтральные обложки говорят о том, что книгу не читали; бледный цвет – трогали пару раз; а окрас яркий, в особенности голубого и алого оттенков, свидетельствовал о высокой степени интереса. Более того, эти цвета привлекали к себе внимание множества фигурок, подвижных и изящных, но очень далеких от людей племени. Скорее, они напоминали уже знакомых ему ангелинов, однако более плотных и целеустремленных. Фигурки оживленно сновали вверх и вниз по спиральным лестницам, осматривая полки на всех уровнях.
– Это, наверное, и есть Вавилон, – пробормотал Джебрасси, – упакованный в микрокосм. Шенянское изобретение, – размером не более камушка. И все эти человечки в нем возятся, что-то ищут.
Фигурки время от времени оказывались рядом – бегали по парапету мимо Джебрасси, по большей части не обращая на него внимания. Кожа их была гладкая и вечно юная, физиономии либо торжественные, либо лукавые и смышленые. Кое-кто бросал на него доброжелательные взгляды, но в полном безмолвии. Здесь все изъяснялись жестами, стремительным калейдоскопом хитро сплетенных пальцев, неуловимыми изменениями выражений лица, если нужно было что-то сообщить друг дружке.
Внутри Вавилона царила тишина, но если кто-то отыскивал полезный текст, то по всем неизмеримым пространствам галерей, террас и радиальных стен с книжными полками, уходившими в бесконечность, проносился вихрь радости – звучали песни, восторженные вопли, фигурки сбегались на празднество. Платформы превращались в арены, а удачливые искатели – члены той команды, которая совершила открытие, – гордо стояли в окружении толпы почитателей.
Доступный для понимания текст торжественно зачитывался вслух, а переплет книги получал соответствующую цветовую кодировку. Томик заносили в каталог, присваивали ему номер, который пару минут висел в воздухе плавно колыхавшейся лентой, а затем его волшебным образом сворачивали в бумажный шестиугольник и почтительно вручали некой личности, с ног до головы закутанной в темный плащ, – и она скрывалась в гуще ярких, веселых фигурок.
На этом песни смолкали, площадь пустела, вновь превращалась в более узкую платформу, спиральные лестницы разъезжались в стороны, перестыковывались…
И все возвращалось на круги своя.
Джебрасси усвоил для себя следующее: жизнь в Вавилоне означает вечную завороженность медленной, размеренной драмой поиска. Руки чесались взяться за такую работу, бродить вместе со счастливыми фигурками в коротеньких туниках, затеряться в благословенной анонимности величайшего поиска в величайшей библиотеке…
В библиотеке, вмещавшей в себя все возможные истории. Все повествования. И всю бессмыслицу.
Вавилонский Столп – название столь же древнее, как и жизнь, бравшая истоки в эпоху Яркости, когда были собраны все языки. Место неразберихи, поиска и очень, очень редко – просвещающего откровения.
Джебрасси рискнул было остановить одного из искателей, неловко пропев свой вопрос: как долго? Фигурка молча пожала плечами и вернулась к прежнему занятию. Пришлось юноше самостоятельно лазать по спиральным лестницам и бродить вдоль террас многими днями – или годами?
Порой он останавливался и пробовал извлечь какой-нибудь томик, пролистывал тысячи страниц, пытался читать – и обнаруживал лишь строчки случайного, непостижимого текста. Это его не обескураживало, нисколечко. Впереди всегда поджидает новый томик. Он ставил книгу на место и шел дальше. Славная, умиротворяющая работа, осмысленный труд…
Впрочем, это существование предназначено не для него.
Джебрасси сообразил, что не помнит дорогу назад, что не сможет найти Великие Врата – которые, к тому же, вполне успели закрыться в его отсутствие, – но почему-то не обеспокоился.
Он извлек из складок плаща свернутый шестиугольником номер, подержал над поручнем, затем раскрыл его и, улыбаясь, следил, как тот серпантином разворачивается между стенами бездонного колодца.
Вскоре появился один из искателей, знаком задал вопрос: «Кто поручил тебе найти этот конкретный том?»
Юноша, также знаками, выразил смущение, и тогда искатель помог ему прочесть первые цифры, нанесенные на длинную ленту, после чего привел к нужной книге, которая, как выяснилось, была обнаружена и занесена в каталог очень и очень давно.
Джебрасси вытащил книгу с полки, поднял жесткую синюю обложку и принялся читать. В этот момент рядом возникла темная фигура, откинула капюшон, и молодой воин увидел, что это Библиотекарь – во всяком случае, тот эпитом, который был знаком ему лучше всех прочих.
– Это все иллюзия, не так ли? – обратился к нему Джебрасси.
– Мне казалось, ты любишь приключения, – сказал эпитом.
Юноша нахмурился, почувствовав близкий конец безмятежного существования.
– Зачем я нашел эту книгу?
Эпитом принял томик у него из рук и вроде бы прикинул его на вес.
– Это биография, – пояснил он. – К сожалению, доступен далеко не весь текст. Есть и бессмысленные участки. Возможно, где-то имеется продолжение, которое способно завершить повесть – но где?
Эпитом обвел рукой бесконечные полки.
– Впрочем, не важно. Для тебя этот томик и есть ты, в данный текущий момент, пока мы не отыщем остальные – что само по себе представляет большой интерес.
– Вы хотите сказать, это повесть обо мне?
– Не вполне. К тому же не полностью.
И тут Джебрасси понял.
– Значит, это и его история, – полувопросительно сказал он. – История человека, с которым я связан?
– Признаюсь, я действительно задавался вопросом, насколько легко тебе удастся уяснить этот факт, – сказал эпитом и взмахнул руками, подчеркивая монументальность задачи. – У тебя превосходнейшие инстинкты.
– Как здесь вообще можно что-то найти? – поинтересовался Джебрасси. – Я имею в виду, неужели это все помещается в нечто размером с небольшой камень? Так мало места для такого огромного количества.
– Действительно. Величайшая радость искателей заключается в осуществлении их работы, вновь и вновь, на протяжении их собственной, особой хронологии, столь длительной, что даже мое полномасштабное «я» с трудом схватывает ее суть. Но все это – заключенное, как ты говоришь, в камне – не является бесконечным. Оно ограничено. Подобно самому Вавилону.
– Существует число, которое называется «пи» (pi), – сказал Джебрасси, гордясь собственными познаниями. – Оно начинается тройкой, потом запятая, один, четыре, один, пять… и так далее, до бесконечности. Ведь этого числа здесь нет?
– Ничто бесконечное не может быть представлено в конечном. Разумеется, есть сегменты числа «пи», напечатанные во многих из книг – полагаю, ты бы смог найти их все, выстроить по порядку, а затем переставлять те или иные тома – снова и снова, – однако на это ушла бы вечность, превышающая даже время, заключенное в камушке. Нет, «пи» не содержится здесь полностью, так же как любое иное бесконечное число или константа, – включая бесконечно длинные истории, которые, как предполагается, где-то существуют. – Эпитом вновь повторил типичный для племени жест, приложив палец к носу. – Такие истории требуют бесконечного редактора, не правда ли? Однако уравнения, которые позволяют вычислить «пи» – да, все они здесь. Если хочется, можешь взять одно из них – или все скопом – и сгенерировать это число до любой длины, без какого-либо добавления к тому, что уже напечатано в этих книгах. В этом-то и заключается как слава, так и печаль Вавилонского Столпа. Он не завершен. Истории, которые он содержит, не живут, – не резонируют с непредсказуемостью, бесконечностью, повторением истинного существования. Даже будучи столь колоссальным, Вавилон является лишь семенем. Картой. Как выразился один мастер[15], скрытый от нас туманом Яркости, «карта не есть территория».
Джебрасси призадумался. Понемногу лицо его просветлело.
Эпитом одобрительно кивнул на реакцию юноши, взял с полки еще один том, подкинул на руке.
– Вообще говоря, мы не генерируем столь большие тома за один раз. Это было бы расточительством. Мы генерируем куда более короткие – оптимальной длины – строки символов и пропускаем их через анализаторы, которые отыскивают грамматические связи на основе ряда простых правил. Это помогает нам собирать – если угодно, прясть – более длинные тексты и все их варианты. Лишь после этого мы их каталогизируем. Тексты, основанные на предположениях – которые позволяют дальнейшую интерпретацию и расширение, – допускают сжатие. Их можно закодировать и сократить, причем без потерь. Более случайные или полностью бессмысленные тексты с такой легкостью сжать нельзя. Таким образом, с моей – внешней – точки зрения, Вавилон внутри камушка демонстрирует регионы особой плотности, а мы отыскиваем их, хотя это только начало работы. Число «пи», к примеру, полностью случайно – это я доказал самолично еще века назад – и его нельзя ужать, можно лишь свести его к уравнению. Любое уравнение напоминает фабрику. Любопытно отметить, что на периферии микрокосма «пи» перестает быть сложным – там оно равно двум. Можешь ли ты сказать, почему?
