Он погрозил ей пальцем, вдруг снова вспомнил о пощечине и потер ушибленное место.
— Вот так-то. Вы придираетесь ко мне из-за не относящихся к делу мелочей, заставляя меня краснеть, а сами злорадствуете.
— Семен Дежнев был великим исследователем, и его никак не назовешь «мелочью».
— Охотно это признаю. Рад, что узнал о нем, и восхищаюсь его достижениями. Но все же не считаю, что моя дремучесть — подходящий повод для советско-американских разногласий. Имейте совесть!
Калныня опустила на секунду глаза. Потом, как бы вспомнив о чем-то, подняла их и посмотрела на его краснеющую щеку. «Может, там синяк?» — подумал Моррисон. Софья решила извиниться.
— Извините, что ударила вас, Альберт. Я слегка не рассчитала, но мне очень не хотелось, чтобы вы упали в обморок. Я тогда чувствовала, что у меня не хватит силы и терпения возиться с бездыханным американцем. Простите за неправедный гнев.
— Уверен, что вы не хотели ничего плохого, но все же удар мог быть и полегче. Ну что делать, принимаю извинения.
— Тогда прошу в корабль.
Моррисон попытался улыбнуться. В некотором смысле с Калныней общаться было легче, чем с Дежневым, Коневым и тем более Барановой. Симпатичная женщина, довольно молодая, может рассеять тревоги мужчины быстрее, чем любое другое средство. Он пошутил:
— Вы не боитесь, что я там что-либо сломаю.
Калныня задержалась.
— Вообще го нет. Мне кажется, что вы уважительно относи гесь к предмету, предназначенному для научных исследований, и постараетесь не причинить ему никакого вреда. Но хочу, чтобы вы знали, Альберт, и >то серьезно, что в Советском Союзе суровые законы. Любое неловкое обращение с приборами приведет в действие систему сигнализации, и через секунду здесь будут все охранники. У нас есть, конечно, санкции и против блюстителей порядка, например, избивающих задержанных. Но вы, понимаете, что они могут в порыве рвения потерять контроль над собой. Так что, пожалуйста, не пытайтесь даже прикасаться к чему-нибудь.
Положив руку на корпус, она, видимо, нажала на какую-то кнопку. Овальная дверь открылась. (Дверь казалась двойной, но была ли она герметичной?)
Вход оказался низким, и Калныне пришлось пригнуться. Она протянула руку Моррисону:
— Осторожнее, Альберт.
Моррисон не только нагнулся, но и протискивался боком.
Оказавшись внутри корабля, он обнаружил, что не может выпрямиться в полный рост. Слегка ударившись головой, в замешательстве посмотрел на потолок,
Калныня заметила:
— Большую часть работы нам придется выполнять сидя, поэтому не думайте о потолке.
— Думаю, страдающие клаустрофобией пришли бы в восторг.
— Надеюсь, вы не страдаете клаустрофобией?
— Нет.
Калныня вздохнула с облегчением:
— Вот и хорошо. Здесь тесновато, но пришлось сэкономить на комфорте. Так о чем вам рассказать?
Моррисон огляделся. В корабле было шесть мест, по два сиденья в ряд. Он сел на ближайшее к двери.
— Оно не слишком-то просторное.
— Да, — согласилась Калныня. — Тяжеловес в нем вряд ли разместится.
Моррисон заметил:
— Очевидно, корабль был построен задолго до того, как Шапиров оказался в коме?
— Вы правы. Мы планировали проводить эксперименты по минимизации живой материи еще долгое время. В этом была необходимость, ведь мы собирались заняться биологическим аспектом минимизации. Естественно, хотели начать работать с животными и наблюдать за изменениями в их системе кровообращения. Для этого и построили корабль. Никто не мог и предположить, что ко времени первого микропутешествия объектом изучения станет не вообще человек, а сам Шапиров.
Моррисон продолжал изучать корабль. Стены казались голыми. Трудно было различить какие-либо приборы и приспособления, потому что они тоже были прозрачными и располагались на такой же прозрачной поверхности. Кроме того, они уже были как бы минимизированы.
Он продолжал спрашивать:
— Вы сказали, нас на борту будет пятеро: вы, я, Баранова, Конев и Дежнев?
— Так точно.
— И какая у каждого роль?
— Аркадий будет управлять кораблем. Нет сомнения, это его дело. Корабль — детище его ума и рук. Его место впереди слева. Справа от него — другой мужчина, у которого будет точная карта нейропроводящей системы шапировского мозга. Он будет выполнять роль штурмана. Я буду сидеть за Аркадием и контролировать систему улавливания электромагнитных колебаний за пределами корабля.
— Систему улавливания электромагнитных колебаний? А для чего она?
— Дорогой Альберт, вы различаете объекты благодаря отражающемуся от них свету, собака различает предметы по запаху, а молекулы различают друг друга по электромагнитным колебаниям. А поскольку мы собираемся прокладывать путь как минимизированное тело среди молекул, то нам понадобится эта система, чтобы они отнеслись к нам дружелюбно.
— Звучит уж больно сложно.
— Так и есть на самом деле. Я занимаюсь этим всю жизнь. Наталья будет сидеть за мной. На ней функции командира корабля. Она будет принимать решения.
— Решения какого рода?
— Какого только понадобятся. Вы же понимаете, что их нельзя предугадать заранее. Вы будете сидеть справа от меня.
Моррисон приподнялся, пытаясь протолкнуться по узкому проходу возле двери, и откинул для этого одно из кресел. Выходит, он сидел на месте Конева, а теперь перебрался на свое. Сердце его сильно забилось, как только он представил себя на этом месте утром, когда они начнут эксперимент.
Он заговорил, голос его прозвучал глухо:
— Пока только один человек — Юрий Конев — был минимизирован без каких-либо последствий...
— Вы правы.
— А он докладывал, что не испытывал никакого дискомфорта, недомогания или, возможно, умственного расстройства?
— Ни о чем таком он не докладывал.
— А может быть, он вообще не любит жаловаться? Возможно, это казалось ему недостойным героя советской науки?
— Не говорите ерунды. Мы вовсе не герои советской науки. А уж тот, о ком вы говорите, и подавно. Мы простые люди, но при этом ученые, и если бы какой-нибудь дискомфорт имел место, он описал бы его во всех деталях, чтобы при дальнейшем усовершенствовании процесса постараться от него избавиться. Скрывать что-либо настоящему ученому не подобает. Это не согласуется с этикой и, кроме того, опасно. Или вам это, как ученому, не известно?
— Да, но могут быть индивидуальные особенности. Юрий Конев вышел из всего этого невредимым. А Петр Шапиров — нет.
— Индивидуальные особенности здесь ни при чем,— терпеливо возразила Калныня.
