— Щеглы, — оценил Кувалда. — Без подготовки, что ли, вломились? Гастролеры безбашенные. Ну, и как вас вели?
— Сначала по коридору, потом в лифт запихнули, на пять этажей вниз, потом опять коридор и прямо сюда. Четыре силовых отсечки было. Две наверху, две внизу. И солдаты. Два поста внизу, один в кассе этой фальшивой.
— Федор, а тебя как доставили? Поверху или прямо из подвала?
Поверху… Об этом кошмарном моменте Пустотелову вспоминать не хотелось. Пронзительно голубое небо, пьянящий сильнее спирта воздух, слепящее до слез солнце и толпы сытых, чистых и улыбающихся горожан. Повсюду громкие звуки, сверкающие полировкой машины, зеркальные витрины, яркие вывески, музыка, рекламные ролики видеосистем и выкрикивающие бесконечные лозунги зазывалы: «Только самое лучшее! Насыщенный вкус! Стихия страсти! Ничего лишнего! Воплощение мечты!..» Гигантский разноцветный водоворот, сверкающая воронка чужой, странной жизни. Той самой, которую должен спасти добровольный узник подземелья Федор Пустотелов…
— Поверху. Так же, как этих. Я останусь, Кувалда. Я решил.
— Ты чего, самоубийца?! — ужаснулся бандит. — Не-е, Федька, я тебя вытащу. Ты меня потом еще благодарить будешь… Значит, так, бакланы, я пойду паровозом. Хан, держишь тыл. Барыга — посередине, тащишь этого тормоза.
— На себе, что ли? — Барыга скривился, но распухший нос и шишка на лбу не позволили включить мимику на полную мощность.
— Надо будет, потащишь на себе, — отрезал Кувалда. — Да только он сопротивляться не станет. Верно, Федя?
Бандит выразительно вытаращил глаза и почесал кулак.
Федору при виде кулака снова стало на все плевать. Подвиг во имя человечества срывался по привычной, банальной причине. По причине того, что это там, наверху, все пока еще сияло благополучием и дышало свежим воздухом. А уровнем ниже, среди тоннелей метро, торговых площадей и в лабиринтах «спальных пещер», текла совсем другая жизнь. Жизнь, которой управляли не промышленники, политики и аккуратные агенты ПСБ, а такие, как Кувалда. С молчаливого согласия политиков, промышленников и агентов. Зачем Кувалде понадобилось спасать Федора, догадался бы и ребенок. Конечно, если он вырос в подземелье. Естественно, не из сочувствия или подвальной солидарности. Поспешность, с которой проводилась «зачистка», и высокое положение мелькающих за кулисами фигур сулили хороший куш. Им позарез нужен Пустотелов, но деньги он не возьмет. Они это прекрасно понимают, а потому ничего и не предлагают. Но альтруизм Федора не означает, что деньги не нужны другим заинтересованным лицам. Хотя бы за молчание. Ведь любая секретная операция связана с какой-то тайной. А тем же журналистам только дай зацепку, раскрутят любую тайну. Раз правительство хочет, чтобы все было шито-крыто, но не желает платить Пустотелову, оно заплатит его «крыше». Которая умыкнет Федора в самый неподходящий момент — когда правительство уже открыло карты, — а после сделает вид, что в курсе темы соглашения. Так что платежей будет два: сначала за возвращение Федора, после — за молчание «крыши». Пустотелов не сомневался, что ход бандитских мыслей был именно таким.
Сигнал тревоги раздался, когда агенты Щеткин и Совковский вошли в коридор тюремного блока. Им и без громких намеков сигнализации было понятно, что у двери в камеру что-то происходит. Первым добежал Совковский. Остановившись, он почесал стволом пистолета макушку и растерянно обернулся к Щеткину.
— Дела-а…
Щеткин раздвинул сгрудившихся охранников и протиснулся непосредственно к месту происшествия. На пороге камеры сидел оглушенный солдат, а у его ног лицом вниз растянулся грузный Хан. «Секретарь адвоката» Барыга улегся навзничь поперек опрокинутой койки. Посередине камеры, в луже темной крови, лежал лишившийся половины черепа Кувалда. Громила был, несомненно, мертв, но при этом шевелился, будто боролся с кем-то в партере.
— Что тут… произошло? — агент подошел к телу Кувалды и, присев, зачем-то потормошил его за плечо.
— Сержант Борисов открыл камеру, чтобы вывести Пустотелова, — ответил солдат с активированной винтовкой в руках, — а этот… Хан ему ка-ак звезданет…
— Этот, что ли, Борисов? — Щеткин кивнул на нокаутированного охранника. — Ты ружьишко-то выключи.
— Он… — солдат щелкнул предохранителем. — А потом Хан на меня попер. Ну я и выстрелил.
— А остальных зачем положил? — Щеткин покачал головой.
— Так ведь они тоже ломанулись!
— Федор, ты там живой? — агент потерял интерес к охраннику и снова склонился над телом Кувалды, украдкой косясь на свое запястье.
«Живой… Конечно, живой, раз шевелюсь. Нашел что спросить. Только задохнусь скоро под такой тушей. Что он ел? Луком воняет, как из помойки… До лампочки, конечно, только и так дышать нечем, а тут еще лук… Бандит, он и есть бандит. Теперь уж точно без мозгов. Не фигурально. А этот агент… Вопросы задает. Лучше бы помог…»
— Живой, — прочитав текст на экране мыслеграфа, вывел Щеткин. — А ну, военные, переверните тело.
Охранники торопливо столкнули останки Кувалды с трепыхающегося Пустотелова. Присоединившийся к коллеге Совковский облегченно вздохнул.
— Повезло.
— Кому? — задумчиво спросил Щеткин. — Заметил, как лежал Кувалда?
— Тихо.
— Неумно шутить гораздо легче, чем думать, — с осуждением произнес напарник. — Он лежал на Федоре, лицом вниз и ногами к двери.
— Ну и что?
— А то, что если они все «ломанулись» на выход, он должен был упасть либо на спину, либо не ногами к двери, а головой, — Щеткин покосился на охранников. — Эй, воин, а кто тебе разрешил открыть камеру?
— Агенты… — солдат удивленно оглянулся. — Где же они? Здесь были.
— Какие агенты, как фамилии? Да не верти ты головой!
— Да вот только что здесь были! — воин растерянно развел руками. — Я не знаю, как фамилии, но одеты, как вы, и значки у них…
— А выглядели как?
— Я же говорю, как вы.
— Я о лицах спрашиваю.
— Так… простите, господин агент, но в этих костюмах…
— Понятно. Мы для тебя как китайцы — на одно лицо, — Щеткин вздохнул. — Военные! Выше погон взгляд не поднимается.
— Странное дело, — негромко буркнул Совковский. — Жареным пахнет.
— Верно, — так же тихо согласился Щеткин. — Федор, ты как? Встать сможешь?
«Сердобольный какой…» Пустотелов недовольно фыркнул и медленно поднялся. В общем-то, все было на месте — и руки, и ноги. На затылке надувалась шишка, а в голове гудело — результат того, что Кувалда припечатал Федора всей своей массой к бетону, — но особых неудобств это не доставляло.
