У меня один знакомый есть, так он как-то в Париж ездил, ну и вздумал прихватить с собой шестилетнего сына: пусть, мол, посмотрит Нотр-Дам, Эйфеля, Гранд Опера, то-се; толчок, мол, к развитию, пусть с детства – одним словом, выхлопотал разрешение, свозил. С тех пор прошло десять лет, сыну теперь шестнадцать, ему о Париже и не заикайся, нос дерет, что вы, мол, мне по книжкам рассказываете, я сам там бывал, а ведь ничего помнит; что ты помнишь, спрашиваю, ничего же помнишь; помню, говорит, и мнется, наконец выдавливает – тетеньку с собачкой помнит, по улице шла, в тоненьких таких брючках, собачка, разумеется… Я ему говорю: эх ты, балда, разве Париж это тетенька с собачкой в брючках, а мать его вмешивается: это, говорит, ты в Симферополе видел тетеньку с собачкой в брючках, в следующее лето, все у тебя слилось, смешалось, так я ему говорю: слушай, ты, пацан, я книжку скоро заканчиваю – о Верещагине, так ты ее, пожалуйста, не читай сейчас, повремени пока, а то она у тебя сольется, спутается – с тетенькой, с собачкой, с розовенькими брючками, перечитывать потом не захочешь, скажешь: «Надоели вы мне со своим Верещагиным, да читал я уже, читал!»
149
Один человек мечтал найти миллион. Он так сильно вбил себе в голову этот миллион, что когда нашел кошелек с пятью тысячами, то даже плюнул с досады. Потому что думал, там, может быть, миллион.
Этому человеку вообще не везло всю жизнь. В другой раз, например, нашел на дороге золотой браслет, усыпанный крупными драгоценными камнями. Он сначала очень обрадовался, потому что подумал, вдруг это изумруды, а изумруды очень дорогие, как раз на миллион набралось бы, но оказалось – хризолиты. Он даже зубами заскрипел, когда ювелир сообщил ему об этом.
Буквально через день идет по улице, сапфир валяется. Но он даже поднимать его не стал. Ну, на сколько может потянуть сапфир, даже если с кулак величиной? Отошел человек подальше от сапфира и не выдержал, разрыдался. «Ну и невезучий я, – плачет, – человек!»
Что правда, то правда, в везении ему судьбой было отказано. И она ему об этом издевательским способом давала понять: то янтарное ожерелье бросит на его пути, то серебряную ложку. А бумажники – с тысячью или с тремя тысячами рублей, так очень часто. Однажды он три бумажника в один день нашел, и в каждом по тысяче двести. И все три раза сердце его сначала радостно вздрагивало: вот он, миллион.
Но увы!
Несчастный человек, одним словом. Я даже не знаю, зачем о нем написал. Ведь несчастных огромное множество. Счастливых – тех единицы, о них действительно стоит писать, так как счастливость – уникальное явление. А несчастных – большинство. Ходят они толпами по планете и, что ни найдут – плачут горькими слезами.
150
Между Тиной и ее мамой снова происходит разговор. Похожий на предыдущий, но не во всем. Вот такой.
«Больше встречаться ты с ним не будешь».
«Буду».
«Не будешь. Он мне не понравился».
«Он очень хороший».
«Он неприятный, скользкий».
«Просто он вспотел. Представляешь, как он волновался, когда шел к тебе?»
«Он старый стреляный воробей. Ничуть не волновался. Шуточки и ложь. Куда ты собираешься?»
«Сама знаешь куда».
Вечер обещает быть прохладным. Тина у зеркала – надевает свой самый красивый свитер.
«Никуда ты не пойдешь», – повторяет мама. Тина отвечает: «Я уже взрослая. Я уже сама знаю, что мне делать».
Мама выходит в соседнюю комнату и коротко плачет. «Глупости, – говорит она себе и вытирает слезы. – И ее спасу. Когда три года назад она заболела фолликулярной ангиной, я шесть ночей не отходила от нее. Соседи удивлялись моей выносливости. Когда нужно, я умею все».
Она тоже надевает свитер. Тоже красивый – только у Тины ярко-красный с синими полосками, а у мамы блекло-сиреневый и без полос, но тоже из чистой шерсти И даже, пожалуй, выше качеством.
«Я ухожу на дежурство, – говорит она, входя к Тине. – А тебя запру. Да, да, запру. Ты ведешь себя неприлично. Я вынуждена прибегнуть к крайней мере. Через месяц ты скажешь мне спасибо».
Она идет к двери. «Мамочка! – кричит Тина и бежит за нею. – Не надо! Не надо! – дверь захлопывается, дважды поворачивается ключ. – Я же обещала, он будет ждать! Не запирай меня! Не смей!»
151
Автор этих строк однажды прогуливался днем по парку и случайно услышал обрывок разговора двух тоже гуляющих мужчин средних, как и он, лет. «Погода нынче просто чудо. Такого голубого неба я с детства не видел», – это один мужчина произнес. А другой: «Я вчера в лес ходил, ягод набрал полный портфель». – «Да, – сказал первый, – лето замечательное. Но ты такая сволочь, что я не устану повторять это до конца своих дней». – «Не я сволочь, – возразил второй. – Это ты – дерьмо вонючее».
Значит, они и перед этим вели серьезный разговор с выяснением моральной стоимости каждого, и, видимо, так долго говорили на эту тему, что устали. И тогда один из них взял тайм-аут: погода, мол, нынче просто чудо, чтоб, передохнув, с новыми силами обличать собеседника.
Второй, видать, тоже обессилел: полный, говорит, портфель ягод набрал…
Автор уже неоднократно брал такого же рода тайм-ауты. Сейчас он расскажет еще одну притчу, прямого отношения к повествованию не имеющую.
152
Один дурак поднял на дороге кирпич, принес в дом и говорит: «Я нашел кирпич». – «Не нашел, а просто поднял», – возразили ему. «А почему нельзя сказать нашел?» – спросил дурак.
«Потому что то, чего много, не может считаться найденным», – ответили ему.
Дурак учел это и на следующий день принес в дом хрустальную вазу. «Я нашел хрустальную вазу», – сказал он и объяснил, что ваза стояла в чьем-то открытом окне и таких больше нигде нет. «Не нашел ты ее, а украл», – возразили дураку. «А почему нельзя сказать нашел?» – спросил он.
«Потому что то, что принадлежит другому, не может считаться найденным», – ответили ему.
Дурак учел и это. На следующий день он принес в дом бабочку. Она била крыльями об его пальцы, но дурак держал ее крепко. «Я нашел ее на лугу, – объяснил он. – Не украл и не поднял». – «Ты ее поймал», – возразили дураку. «А почему нельзя сказать нашел?» – спросил он.
«Потому что то, что рвется из рук, не может считаться найденным», – ответили ему.
Дурак надел свои лучшие одежды и ушел из дому. Он вернулся через три недели с девушкой, прекрасней которой нет на свете. Она влюбленно смотрела дураку в глаза, и ресницы ее вздрагивали от восторга. «Наконец-то я нашел, – сказал дурак. – Не украл, не поднял, не поймал. Я нашел ее». – «Ты обольстил ее», – возразили дураку. «А почему нельзя сказать нашел?» – спросил он.
«Потому что то, чего добиваешься в лучших одеждах, не может считаться найденным», – ответили ему.
