— Почему же?
— Так посоветовал Евгений Борисович.
— Вот как? Непонятно. Какие же он привел доводы?
— Это длинная история… Суть его совета: не стоит заниматься поисками философского камня.
— Странный совет. Что за человек профессор Турбович?
— Для меня это абсолютный авторитет. Умница. Большая умница, Яков Филиппович. Я верю ему. Он смотрит в самую суть явлений. Постарайтесь сойтись с ним поближе. Вы много от него почерпнете. Талантливый экспериментатор. Богатейшая интуиция.
— Оставьте в покое свою интуицию, — возмутилась Люба. — Вы мешаете слушать, и вас надо выставить из зала. Ой, смотри, смотри, Яков!
На экране, оставляя за собой шлейф дыма, падал сбитый немецкий «Юнкере».
Но беседа с Пащенко посеяла в душе Якова безотчетную тревогу, которую он носил в себе несколько дней.
Яков зачастил в спектрографическую лабораторию оптического института.
Иван Матвеевич оказался прав. После каждой встречи с Турбовичем Яша уносил что-нибудь новое, услышанное из уст профессора. А главное, он мог поучиться у него мастерству экспериментатора. Вот уж у кого действительно золотые руки и богатейшая эрудиция. Аппараты в руках Турбовича становились послушными, точно одушевленные существа. Евгений Борисович с удивительной точностью производил сложнейшие анализы. Казалось, если в сплаве, в газе, в любом исследуемом веществе имелся даже один атом постороннего элемента, то профессор и его обнаруживал в спектре.
— Как же ты не видишь присутствия титана? — с веселым удивлением говорил он Якову, давая заглянуть в окуляр стилоскопа. — А левее линии никеля, обрати внимание, мелькает черточка. Э?
— Ничего не вижу, — недоумевал Яков.
— Ах, молодежь, молодежь! Что с вашим зрением будет в мои годы?
— Вижу!! — ахал Яков, уловив на какое-то мгновение едва приметный волосок, тоньше золотого волоса Любы, почти вплотную примкнувший к четкой и широкой линии никеля.
— То-то!
Спектр был для профессора Турбовича раскрытой книгой. Он читал в нем самые удивительные сведения. В тех отчетах лаборатории, которые шли за подписью Евгения Борисовича, не было ни общих фраз, ни догадок, ни предположений. Очень сухо, очень кратко, но с полной уверенностью лаборатория сообщала, что в присланной на исследование детали такого-то механизма обнаружены такие-то пороки химического состава.
Сам профессор Турбович редко садился за стилоскоп. Он делал это только в тех случаях, когда результат вызывал у него сомнения. Почти во всех случаях перепроверки он вносил существенные поправки.
Евгений Борисович любил проводить практические занятия со студентами. В одном из вузов города он вел несколько кружков при кафедре физики, которой заведовал.
Да, у профессора Турбовича было чему поучиться. Яков внимательно выслушивал его объяснения, присматривался к приемам его работы. Пришлось примириться с подчеркнуто покровительственным тоном, и с благородной осанкой, и с насмешками, которыми Турбович любил пересыпать свою речь.
Впрочем, Яков не мог не заметить, что он, в свою очередь, пришелся по душе Турбовичу. Каждый раз, когда Яков появлялся в лаборатории, Евгений Борисович встречал его приветливой улыбкой и дружеским наклоном головы. Яков мог спрашивать о чем угодно и всегда получал самые обстоятельные ответы.
Особенно любил Евгений Борисович поговорить на проблематичные темы, составляющие темные стороны в той или другой науке. Он заводил речь и о происхождении Вселенной, и о строении Земли, и о стереоскопическом кино и о возвращении к жизни.
Однажды, придя в лабораторию, Яков нашел Турбовича в обществе двух пожилых мужчин: одного — обрюзгшего, лысого, с мясистым носом, и другого — широколицего, с редкими волосами и в пенсне. Как позже выяснилось, первый был профессор металлографии Карганов, а второй — профессор химии Покровский.
— Загибаешь, батенька, загибаешь! — с хрипотцой гудел обрюзгший, тяжело дышащий Карганов. — У тебя скоро все составляющие атома в математические функции обратятся.
— Но материальность волновой функции, — возразил Евгений Борисович и недоуменно отвел в сторону руку с дымящейся трубкой, — извини, ересь. Я верю в гений Гайзенберга, в создателя квантовой механики, а ваши потуги, коллега…
— Ересь?! — вспылил Карганов. — А ты в материальность мира, позволь спросить, веришь?
— Куда повернул, — отозвался Покровский. — Вы оба неправы. Чтобы решать подобные вопросы, нужно длительное исследование. А эдакое умозрительное толкование есть попросту соревнование нервов.
Мужчины продолжали спорить, не замечая Якова. Турбович оставался совершенно спокойным и, как всегда, немножко язвительным. Карганов горячился, профессор Покровский примирял Турбовича и Карганова.
Увидев, наконец, Якова, Евгений Борисович приветливо кивнул ему головой.
— Проходи, проходи, Яков, — сказал он, — послушай, о чем спорят старики.
Карганов посмотрел на Якова отекшими хмурыми глазами.
— Нуте-ка, молодой человек, — неожиданно обратился он с вопросом, — скажите нам свое мнение: представляет ли любая математическая формула (понимаете? — любая), — Карганов поднял сведенный ревматизмом толстый короткий палец, — физическую сущность? Турбович откинулся в кресле и весело рассмеялся.
— Яков, — сказал он, — коллега принял тебя за студента пятого курса и решил, что его философия, которой он так любит засорять свои лекции, стала программой твоей жизни. Хе-хе-хе! И, повернувшись к Карганову, произнес: — Рекомендую, коллега, — это работник литейного цеха Яков Якимов. Выходец из электромонтеров, сейчас начальник цеховой лаборатории. Самородок, так сказать.
Слова Турбовича укололи Якова. Он вздрогнул, и пальцы его, готовые сжаться в кулаки, скомкали лацканы пиджака.
— Я считаю, — произнес он негромко, но твердо, что любая функция, в том числе и волновая, отражает физическую сущность. Отрицать это… глупо.
Трое мужчин несколько мгновений смотрели на него с удивлением и любопытством.
— Браво, Яков Якимов, — прохрипел Карганов.
— Разве ты знаешь, о чем идет у нас спор? — спросил Турбович с улыбкой, прощая Якову дерзкий ответ.
— Догадываюсь.
— Этого совершенно недостаточно, друг мой.
— Я ответил на вопрос.
— И слишком поспешно, Яков, слишком поспешно. Лучше тебе пройти пока в лабораторию к Ивану Матвеевичу. Он наверняка жаждет тебя увидеть. Не обижайся, пожалуйста, Яков, но нельзя прыгать сразу через несколько ступенек, можно подвернуть ногу и сесть в лужу.
