Жизнь в партизанском отряде уже вошла в определенную колею, пошла определенная рутина, этакое душное безветрие, которое обязательно должно было закончиться грозой, это все ощущали, но пока житье было «як в колхози» по меткому выражению командира отряда. Как-то незаметно произошло формирование разных подразделений, поделивших публику сначала на боевых и тыловых, потом потихоньку откристаллизовалась разведка, зашуршала по ближайшим деревням, налаживая контакты с верными людьми, сработались первые группы и, в общем, праздношатающихся в лагере не стало. Лейтенант Берёзкин, наконец-то, сумел отпроситься на выезд, благо обязательной строевой подготовкой кроме него было кому заниматься после прихода в отряд новых двух командиров. Выезд был весьма так себе — всего-навсего на колхозное поле за картошкой, но как-никак это была вполне себе военная операция с транспортной группой обоза в виде двух телег, десятком безоружных таскателей и семеркой вооруженных партизан, включая самого лейтенанта, ефрейтора, новоиспеченного снайпера Суркова, конного бурята и тройкой неразлучных шелапутов — Сиволапа, Азарова и Гнидо. Видно было, что лейтенантику сидение безвылазное в лагере было как нож острый и он выпорхнул на уборку картошки, как птичка из клетки.
Семенов постоянно находился в карауле, отчасти потому, что всерьез не хотел встречаться с капитаном не будучи лицом неприкосновенным, отчасти потому, что командир отряда гордился тем, что в системе дозоров есть у него «пулеметное гнездо, прикрывающее наиболее опасное направление».
Середа копался с ненаглядной пушкой и жучил свой самособранный расчет, а вот Лёхе досталось самое унылое — узнав, что он писарь из финчасти, командир, не моргнув глазом, назначил горемыку в писарчуки при штабе отряда. Попутно, комиссар тут же навострился и запряг безответного менеджера в выпуски дурацких «Боевых листков». Ну, то есть с точки зрения Лёхи они были выспенними и дурацкими, а партизаны читали с удовольствием это подобие местной стенгазеты и всерьез радовались, когда их там хвалили и огорчались — когда, соответственно, порицали. На счастье Лёхи с бумагой в отряде была проблема и потому бурная деятельность комиссара ограничивалась тем, что не всегда было на чем писать, а то бы он тут нагромоздил. Впрочем и по основной деятельности писанины было много. И приказы и хозбумаги — все это теперь выводил своим, как на грех, разборчивым почерком менеджер, вспоминая с печалью компьютер, принтер и шариковые ручки. Вот и сейчас он трудился, внося изменения в накладные по продуктам и мечтая о пицце с пивом и солянке с бифштексом. Увы, судя по накладным, на обед и ужин опять будет пшенка, потому как все консервы отряд заныкал в двух тайниках, а вот этой крупы было в достатке. Вообще-то грех жаловаться, теперь Лёха был более сообразителен, чем в начале своего анабазиса. То, что ему выделили закуток в штабном эээ… А как назвать это здание? Скорее всего подошло бы название — навес. Так вот, у потомка был в этом навесе огороженный уголок и даже столик с чурбачком. И сидел он не абы как, а за занавеской из промасленной бумаги. Которую почему-то называли «противоипритной накидкой». Так что вполне себе чин. Поточил перочинным ножичком химический карандаш и продолжил сверку.
— По-моему ты несправедлив! И это проявление мелкобуржуазности! — совершенно неожиданно раздалось совсем рядом. Из-за занавесочки не видно было, кто влетел на всех парах в штаб, но голос явно комиссаров. Лёха навострил уши. Тон был очень резкий, а вот по громкости недостаточно, по привычке, начальство общалось друг с другом вполголоса, потому как в лагере все-таки ушей вокруг много.
— Ты мене еще что теплое скажи! И потрудись выбирать выражения, а то всерьез обижусь! Я тебе опять ховорю — дворянская это порода, я на них насмотрелся! Аристокрэтия хрузинская! — огрызнулся легко узнаваемый командирский голосина. Потомок понял, что лучше ему прикинуться ветошью, раз начальство промеж себя ругается, не время вылазить.
— Вот я и говорю, что ты просто терпеть грузин не можешь. А это, извини, для коммуниста ни в какие ворота! Да, я знаю, что ты с ними воевал и брата твоего там убили, но это не повод так относиться к целому народу!
— Да ладно тебе, народ… Если б их тогда руськие от персов не защитили, не было бы этого народа. Вырезали бы их всех, к чертовой матери. Это им, понимаешь, пороху хватило Сочи с Абхазией оккупировать, пока мы с белыми пластались, кот на крышу — мыши в пляс, потом-то отхватили херои по сусалам и от нас и от белых… Вояки! Ты знаешь, что мне этот сукин кот заявил? Нет? А он мне заявил, представь себе, что раз он старший по званию, то я должен ему передать все полномочия по руководству отряда! А ты мне про мелкобуржуазный национализм! Явился! Не запылился! Я ему — будьте ласковы, позанимайтесь строевой подготовкой, а он мне — я, дескать, командир батальона, а эта работа для сержанта! Видал, миндал? Не, я тебе точно говорю — он из недобитых и вражина!
Теперь Лёха и дышать почти перестал, затаился, как мышь под веником и уши прижал. Таким злым он пышноусого хитреца ни разу не видел. В смысле — не слышал.
— Думаю, что ты сгущаешь краски! Да и в конце концов ты мальчишке- лейтенанту сразу столько полномочий дал, что ко мне многие наши обращались с претензиями — почему сопляку над ними командовать позволено? А тут не мальчишка, заслуженный человек, капитан. Он ведь не хухры- мухры, батальоном командовал! А это в разы больше нашего отряда, это совсем другой коленкор! — убедительно сказал комиссар.
— Вот хороший ты чоловик, я даже иногда забываю, насколько ты штатский! Но ты мне это периодически напоминаешь! — ядовито ответил пышноусый.
— Нет, ну а что? — ощетинился оппонент.
— Любой служилый сразу поймет — хоть и мальчишка, а остатки своего — прямо скажу невеликого и до тохо воинства — вывел. Мало того — еще и на себя прицепил другую хруппу окруженцев. Ранбольных своих не бросил. Документы при нем — и комсомольский билет, к слову. Оружие опять же сохранил. Напомню, что у нас в отряде три единицы автоматического современного оружия — и все с этим лейтенантиком пришли. Да и фрицев пощипал по дорохе. Потому для меня он чист и прозрачен, ласкаво просимо в отряд, друзі! И да, я еще с бойцами его потолковал между делом. И они друг другу не противоречат, так что и с этой стороны проверил.
А у капитана — ни сослуживцев — а в батальоне, как ни крути, семь сотен человек с лишним, ни оружия — а опять же в батальоне пара пушек, два десятка станкачей, минометов больших с десяток, да еще всякой мелочи не считая. В лучшем случае — он все профукал. И документики он, понимаешь ли, зарыл. При том, опять же — батальоном майор командовать должен, а то и подполковник.
— С документами да, промашка серьезная. Но он говорит, что беспартийный — вступился за капитана комиссар, явно пораженный познаниями в военном деле своего начальника и товарища…
— Меня, извиняй, больше его военспецовская сторона интересует — обрезал командир.
— Вот опять ты близорукость показываешь — сказал, явно поморщившись, комиссар.
— Слушай, вот не надо меня за советскую власть ахитировать. Должно было по округе дюжина отрядов быть, таких как наш. Так?
— Ну, так. Но ведь разные обстоятельства, война ведь…
— Аха, обстоятельства. Такие обстоятельства, что всего отрядов выходит четыре осталось, да пара хрен пойми чьих — чи партизаны, чи просто бандиты, пока известно, что у населения жратву отнимают, а на немцев и хлянуть боятся… А остальные где? А нету, вот ведь незадача. Три не сорханизовалось, а остальные уже уничтожены. И это пока еще зима не наступила. Кохда нас по пороше как зайцев хонять будут. Со всеми бабами и детьми, которые к нам уже набежали под защиту и бежать продолжают. Очень хорошо будет мне бразды правления передать не пойми откуда взявшемуся субьекту, который уже профукал цельный батальон в сжатые сроки. Всю жизнь мечтал! — вполголоса грохотнул командир.
— Ладно, понял уже. Значит, надо нам за ним присматривать.
— Уже распорядился. Назначил ему ординарца.
— Вообще-то подумалось, что надо бы нам выделить человека для контрразведывательной деятельности — сказал раздумчиво комиссар.
— Хорошая мысль. Только вот некохо. Из НКВД один человек всего, да и тот — не оперативник. А нужен — хваткий в расследовании. Сам понимаю, что не самому надо этим заниматься. Вот ты прикинь — кохо можно поставить. И за капитаном этим — тоже прихлядывай. Ты неверно ховоришь, что я к всем хрузинам плохо отношусь. Есть среди них и товарищи. Только вот насмотрелся я на их дворянчиков, мерзкая порода, кохда ты сильнее — руки лизать хотовы, а как ослабел — так тут же — укусят и все твое добро забудут тотчас.
— Ну, опять ты за свое! Все тебе недобитые аристократы мерещатся! — поморщившимся тоном кисло заметил комиссар.
