истории. Легенды не запомнили его существование тысячелетия назад, вся его жизнь для истории оказалась незаметным пшиком. Так и в настоящий момент лишь немногие знают о его деяниях в этой войне и его влиянии на некоторые изменения в мире. И лишь единицы знают о нём самом, его личности. Но для истории это тот же пшик.
Такие мысли Безумца не печалили, не понуждали отчаянно прославиться способами, которыми на века вперёд прославился Корифей, однако именно они однажды заставили мужчину подумать, что после себя хоть какое-то наследие ему оставить стоит…
— При твоей общей безучастности в этой войне каждое твоё вмешательство поражает.
А вот раздался и голос хозяина фрески. Безумец не стал оборачиваться, но улыбнулся — эльф не был разъярён, как может показаться, а говорил он скорее с присущим их беседам задором.
— По-твоему, я должен был согласиться на безвольную службу Митал? — понял сновидец, о чём ему намекают, и позволил ответить с тем же задором. Угрозы от теневого собеседника он не ощущал.
— Это подразумевалось — раз ты сам принял решение поглотить Источник. Но ты опять не упустил возможность сделать всё по-своему, — если в один момент в голосе Соласа и промелькнула злость или тоска по погибшему другу, то быстро оказалось забыто.
— Если ты говоришь о Митал, то должен знать, что от неё остался лишь дух, жалкая эманация.
— Так и есть, — пресёк Волк попытки магистра смягчить ситуацию, показывая свою осведомлённость в природе одержимой ведьмы: что от его друга там остались только воспоминания. — Но это всё ещё был носитель могущественной магии, которую можно использовать.
— Или вернуть Тени — никто лучше неё не способен распорядиться такой магией. Эванурисы ею владели — и ничего хорошего из этого не получилось.
— Возможно, ты и прав, — вздохнул Солас.
Когда Солас узнал, что человек забрал бесценные знания Народа, а затем убил ту, кого он когда-то давно называл другом, первой реакцией была, разумеется, ярость. Но только первой реакцией. Он мог бы злиться, возненавидеть тевинтерского магистра, как олицетворение его вандалов-предков, но ведь эльф прекрасно его знает, поэтому мог сказать заранее, что хромой маг постарается всё провернуть себе на пользу. И сейчас делать вид, что он лелеял другой исход от встречи горделивого магистра и не менее горделивого отголоска элвен, значит, выставить себя же недальновидный дураком.
В конце концов Волк признал, что гневило его не потеря друга, а потеря возможностей для себя — ведь в его планах было забрать силу этого духа. Но человек опять его обошёл.
И возможно, это даже к лучшему.
— О чём говорит присутствие Волка на твоей фреске? Следующая угроза для героев этой войны или незримый надзор, свойственный Фен’Харелу, если верить долийским легендам? — когда вопросов и претензий от знатока Тени не осталось, Безумец задал свой, всё ещё не отрывая взор от картины.
Когда Солас начал их разговор с вопросов, которые требуют сильно большей осведомлённости, чем может быть у обычного эльфа-отшельника, он уже предполагал, что тем самым выдаст себя. Но не видно его обеспокоенности — вероятно, он к этому, наоборот, стремился. Должен же когда-то между маги, двумя хорошими знакомыми, смыться флёр секретов. И вот такой неожиданный вопрос от Безумца заставил Волка по началу даже оторопеть. Эльф не мог понять, показалось ему или магистру, действительно, был известен главный его секрет ещё до сегодняшнего разговора. Учитывая, с какой довольной ухмылкой тевинтерец это говорил, — не показалось.
— Долийские легенды — это последнее, чему стоит верить. А Волк скорее следит за всеми событиями нового мира, учится и помогает исправлять свою ошибку.
Теперь Безумец обернулся, и два сновидца могли глянуть друг на друга. Пусть в словах Соласа не было явного подтверждения догадкам хромого человека, но при этом он ничего и не отрицал. А это значит, раз секрета больше не существует, им есть, что обсудить, чтобы поставить точку в этом вопросе. Какой бы эта «точка» ни была…
Но не здесь, не в Скайхолде, в окружении десятков любопытных глаз и ушей.
— Надеюсь, ты ждал меня, не чтобы задать вопрос о иллюзорных значениях, заложенных в фреске? — спросил Солас, будто бы и не было между ними минуту назад полёта искренности. Если перед теневым собеседником эльф решил не скрываться, это не значит, что он бы хотел раскрываться перед миром заранее. И Безумец с дружеским пониманием удовлетворил его желания, не думал трубить тайну во всеуслышание.
— Ты прав. Я хочу разрушить эльфийское заклинание, блокирующее воспоминания. Источник дал мне ответ, как это сделать. Однако я предпочту запросить помощь у того, кому такая магия близка.
Убедившись, что им обоим претило людность Скайхолда, Солас кивнул и соответствующим жестом пригласил хромого мага последовать за ним до элювиана. Чтобы показать магистру-книголюбу место, много прекраснее, чем заброшенный Перекрёсток, по которому они сбегали из храма, и чтобы не нарушать традицию их теневых бесед: обсудить насущное наедине, подальше от реального мира…
Глава 46. Где когда-то прошли мы
Перекрёсток элвен, который был открыт ведьмой, — это карманный искусственный мир, расположенный где-то между Реальностью и Тенью. Он был главным, потому что здесь размещены десятки и сотни элювианов, связывающие всевозможные уголки Элвенана. По его тропам когда-то ходили все граждане империи. Но, разумеется, такое узловое подпространство не может быть единственным. В мире, в котором есть секреты и желающие их скрыть, всегда найдутся те, кто не захочет ходить по многолюдным тропам и выставлять на обозрение свои личные, сокрытые, пути — и такие элвен, разумеется, создадут свой Перекрёсток. Эванурисы сразу приходят на ум, ведь за века узурпации эльфийского народа у них тайн скопилось не меньше, чем их могущества. Поэтому Безумец ничуть не удивился, когда они, пройдя по уже знакомым серым тропам мира, покинутого на тысячелетия, в мёртвой тишине, оказались рядом с зеркалом, который по велению остроухого хозяина открылся и пропустил их на ещё менее хоженые тропы.
После заснувшего мира, погружённого в туман, новый Перекрёсток казался оживлён. Привыкшие к полумраку глаза сходу были атакованы яркими солнечными лучами, ушей коснулся шелест листвы, потревоженной ветром, а впереди, до самого горизонта, парящие в небе скалы создавали видимость движения. Это уже можно было назвать течением жизни на фоне полностью безмолвного мира, из которого они вышли, — там движение создавали только блуждающие сновидцы да рябь на поверхности пары активных элювианов.
Только если тот большой Перекрёсток был похож на реальный мир с осознанной архитектурой, чёткими границами верха и
