Что же касается его убеждений, то, не смотря на расхожие о нем представления в будущем как о радикальном консерваторе, это было совсем не так. Аракчеев отлично понимал нужность реформ, однако ставил волю монарха выше своего мнения. Воля же Александра заключалась в первую очередь в нежелании потрясений под конец его царствования. Возможно в иной ситуации Аракчеев с той же напористостью проводил бы либеральные изменения и остался бы в истории как великий реформатор. Кисмет, как говорят наши южные соседи.
Не удивительно, что Александр потихоньку начал сваливать текущие дела на своего верного помощника. При этом глобально ни о какой «аракчеевщине» в этом варианте истории и вовсе речь не шла — совсем другая была внутриполитическая ситуация. Не были созданы военные поселения, не закручивались гайки в общественной жизни, да и в целом страна, получив десять лет мира — войнушка с Турцией не в счет — да еще и подпитанная иностранными деньгами, переживала крайне благополучный период истории. Плюс имелись и альтернативные центры политической силы — такой точкой притяжения, причем не самой слабой, выступал, например, я сам, — так что Алексей Андреевич тут был лишь «одним из».
— Я вот думаю, может Земской Собор под это дело собрать, закрепить, так сказать, легитимность решения и заодно раскидать ответственность на всех, — как бы между прочим высказал я вслух мысль, выкладывая на стол козырного туза.
Реакция императора воспоследовала мгновенно, Александр тут же отложил карты в сторону и направил на меня длинный немигающий взгляд.
— И как тебе это поможет?
— Собрать представителей от разных сословий: от крестьян, мещан и дворян. Пригласить набольших купцов, представителей церкви… Ну и задать вопрос насчет справедливости крепостного права.
— Интересная мысль, — хмыкнул Михаил. Он тоже отложил карты, сделал глоток вина и принялся рассуждать, — крестьяне понятно будут за волю. Мещане — тоже. А вот чем ты церковников и дворян покупать будешь — не совсем ясно.
— Церковникам можно предложить вернуть патриарха, — я пожал плечами, — они за это на все согласятся.
— Тааак… — Протянул император, — а патриаршество то тут причем?
— Его все равно нужно будет восстанавливать, — понимая, что ступил на тонкий лед, пояснил я, — вот возьмем мы Царьград. Там есть патриарх, что мы делать с ним будем? Получится нехорошо: самым главным по рангу церковником в стране станет грек. Это совсем не дело.
— Так! — Отрезал Александр, видимо тезис о взятии Царьграда его окончательно доконал, — моего позволения на вот это все у тебя нет. Я запрещаю, станешь императором — делай что хочешь, а пока я тут главный, обойдемся без столь революционных реформ.
— А, по-моему, интересная идея, — хмыкнул Михаил, но быстро увял под взглядом императора. Проводить какие-то реальные реформы, связанные тем более с риском «расшатать лодку» у Александра политической воли уже совершенно точно не осталось. В чем-то он конечно был прав, ломать систему, которая и так работает — дело неблагодарное. Вот только я-то знал, что рано или поздно это делать все равно придется, и лучше рано чем поздно.
— Ваше императорское величество, — в дверь заглянула голова дежурного флигеля. Когда мы вот так по-семейному собирались, слуги старались нас не беспокоить, разве что происходило что-то действительно важное. — Телеграмма из Берлина. С пометкой «Срочно!».
Преимущества мгновенной связи достаточно быстро были осознаны не только у нас, но и в других столицах и теперь телеграф вступил в период своего бурного развития. Впрочем, с масштабами российской телеграфной сети, которая уже дотянулась до Черноморского побережья и Кавказа, еще никто мог сравниться даже приблизительно.
Александр жестко приказал офицеру подойти, взял в руки короткое сообщение, отпечатанное на длинной бумажной ленте, после чего нахмурившись прочитал. Кивком головы император отпустил военного, встал с кресла, подошел к бару, налил себе в стакан коньяку на два пальца и залпом опрокинул.
— Что там, — с тревогой спросил Михаил.
— Наполеон скончался, — по голосу брата было совсем непонятно, рад он этому или нет.
— Вот тебе и Земский Собор, — пробормотал я. Не то чтобы я был большим фанатом корсиканца — хоть и уважал того за несомненные военные и управленческие таланты, а так же за способность пробиться наверх с самого низа — однако, то что спокойным дням пришел конец, стало совершенно очевидно.
