я действительно бесновался, бился головой о стены, а смотрители безжалостно колотили меня. Затем я сообразил, что слезами горю не поможешь и лучше будет поговорить с врачом и объяснить ему случившееся. Но я не был знаком с начальником нового отделения и не питал к нему доверия. Тогда-то я и нашел выход — смерть. Хотел только оставить тебе свою исповедь и просить тебя присмотреть за моими детьми и очистить мое имя от позора. Но для этого мне требовалось время — и покой.
Месяц я вел себя спокойно и осмотрительно и смог вернуться в отделение моего друга-врача. Помогло письмо — я передал его через одного смотрителя. В письме я просил доктора принять меня обратно, вспоминал наши разговоры и обещал вести себя примерно. И этот добряк освободил меня.
Вернувшись в старое отделение, я чувствовал себя собачкой, которую побили и выбросили на улицу, а после снова пустили в дом… Я был покорен и подавлен. Мною овладела теперь настоящая меланхолия, и я ощущал, что мое здоровье со дня на день ухудшается. Поэтому я решил поторопиться со своей исповедью, пока мой разум еще не затуманен.
Я собрался с духом и перечитал хрущенковскую статью о “радиоцеллюлозе”.
Читал — и вновь переживал недавние минуты… Перед глазами вставала моя работа; я припомнил мельчайшие подробности своих экспериментов. Наконец я вспомнил все. Я снова и снова перечитывал статью Хрущенко — и видел, что он не сумел разобраться как следует в моей теории, а просто скопировал рукопись и опубликовал ее под своим именем. К примеру, я натолкнулся на одно неясное место, где был отчетливо заметен какой-то пробел в рассуждениях. Но именно это место бросало яркий свет на все дальнейшие выводы, именно там я развивал смелые планы использования “радиоцеллюлозы” для эксплуатации энергии Солнца.
Внезапно я понял причину: похитивший мои бумаги в спешке выронил два листа. Вероятно, они и содержали выводы, которых недоставало в статье.
А как искусно уважаемый профессор обошел эту небезопасную Сциллу и Харибду! Как остроумно переработал темные места! Он залатал их, как хороший хирург рану — заживет, и следа шва не останется. Но он не обратил внимания на одну мелочь. С двух утраченных листов начинался новый раздел; а наш ученый, переписывая чужой труд, этого не заметил и пропустил заголовок. В результате окончание раздела в его статье не соответствует сказанному в начале. Этого должно быть достаточно: верю, что ты найдешь способ смыть позор с моего имени.
Вчера я раздобыл веронал; его используют здесь как снотворное для успокоения буйных. Несколько граммов избавят меня от тяжких страданий. Засну, чтобы больше никогда не проснуться.
Вот и конец моей исповеди. Если она попадет к тебе в руки, ты защитишь меня и моих детей от клеветы.
Я заканчиваю письмо. Теперь мне стало легче. Я верю, что моя семья обретет в тебе преданного защитника. Прощай, Михаил, мой настоящий, искренний друг. Одному тебе я доверил эту долгую исповедь. С женой и детьми я прощаюсь короткой запиской. Помни, что они обессилены, сломлены и не могут за себя вступиться.
Если тебе доведется когда-нибудь встретить моего друга-врача, расскажи ему мою историю.
Поминай иногда добрым словом твоего несчастного друга
Ивана Кружляка».
IV
Защищая умершего друга
Михаил Роздвянский поспешил в адвокатскую контору Петра Сотенко, рассказал ему все и просил его взять на себя роль защитника на судебном процессе по иску Хрущенко. Сотенко внимательно выслушал Роздвянского и сразу же велел разыскать Яковленко, защищавшего в свое время Кружляка. Однако Яковленко, как выяснилось, не так давно скончался.
Сотенко прочитал предоставленные ему бумаги и призадумался.
— Дело будет сложным. Письмо человека, официально признанного душевнобольным, — слабоватое доказательство для суда. Лично я убежден, что он говорит правду. Но сможет ли это письмо опровергнуть сложившееся мнение о профессоре, который в глазах широкой публики продолжает оставаться большим авторитетом?
— Я приведу профессиональное, научное доказательство того, что в одном месте статьи Хрущенко имеется очевидный провал в рассуждениях.
— Суд направит ваши доказательства на экспертную оценку, а экспертами — по всей вероятности — будут назначены сторонники Хрущенко. Вам требуется что-то еще. Лучшим доказательством, — добавил адвокат, помолчав, — были бы два утраченных листа из рукописи Кружляка. Вы виделись с его вдовой?
— Да, я побывал у нее, как только получил письмо. Она живет очень бедно. Письмо покойного стало для нее неожиданностью. Она была уверена, что Кружляк в самом деле сошел с ума. Ее не пускали к мужу и говорили, что навещать его опасно, потому что он бросается на всех. Когда Кружляка увезли из Киева, она даже не смогла узнать, где он содержится. Яковленко также не удалось раскрыть эту тайну.
— А статью Хрущенко вы читали?
— Конечно, сразу по ее появлении в печати. Она меня очень заинтересовала, поскольку я шел к той же цели, что и Кружляк, но совершенно иным путем. Кроме того, меня удивило, что этот старый гриб Хрущенко выступил с такой передовой теорией. После письма Кружляка мне удалось без труда найти в статье упомянутый им пропуск.
— Прежде кто-либо на этом останавливался?
— Некоторые слабые стороны работы заметили вскоре после ее появления. Статья Хрущенко никого не удовлетворила. В следующем выпуске «Химического сборника» об этом говорилось.
— И что ответил Хрущенко?
— Промолчал. С тех пор вышло еще несколько тетрадей «Сборника», однако тема больше не поднималась.
— Видели ли вы Хрущенко после того, как получили письмо Кружляка?
— За день до злополучного заседания в академии я случайно встретил его на улице. Заговорил с ним и перевел разговор на его статью. «Господин профессор, — сказал я Хрущенко, — недавно я перечитывал ваше ценное изложение “теории радиоцеллюлозы” и очень обрадовался тому, что вы не успели опередить меня в вопросе использования энергии Солнца. Но я заметил в статье одно весьма неясное место. Не пропустили ли вы часом пару страниц рукописи?» Хрущенко побледнел и спросил: «Как это понимать?» — «Вам лучше знать», — ответил я и распрощался. Думаю, Хрущенко инстинктивно понял, что я ему враг, чем я и объясняю его
