своих исследованиях, вытащил их и так перемешал, что я несколько часов приводил их в порядок. Но я ничего не подозревал. Я распорядился поставить на ящик замок понадежней и на этом успокоился.
Через некоторое время я на несколько дней уехал из Киева. Когда вернулся и зашел в лабораторию, застыл как вкопанный: мой стол был сломан, дно ящика выбито, а от рукописей остались только два листка… Я тут же созвал всех служителей и узнал, что за время моего отсутствия в комнату никто, кроме профессора, войти не мог, так как ключ от моего помещения хранился у него в кабинете. Я пошел к Хрущенко и рассказал ему о своей беде. Профессор принял меня довольно холодно и осведомился, почему я обращаюсь к нему с подобным вопросом.
Я сильно смутился и ответил, что хотел только поделиться с ним своим горем, ведь до сих пор он с большим интересом относился к моей работе — и получил язвительный ответ, что мое несчастье его ничуть не беспокоит.
Я вышел из кабинета Хрущенко с твердым убеждением, что уважаемый профессор приложил руку к этому делу.
Беда придавила меня. Вся моя работа пропала впустую. Я вложил в нее столько труда, столько усилий, что теперь не мог заставить себя повторить все заново.
Прошло немало времени, прежде чем я оправился от этого удара и вновь приступил к работе.
Хрущенко ходил нахмуренный и мрачный, как туча. Однажды он застал меня за работой в лаборатории и принялся разоряться: как я посмел делать что-либо без его ведома? Я пробовал объяснить, что лишь продолжаю начатое ранее, но никакие оправдания не помогали. Профессор ругался и твердил, что я порчу оборудование, а после не отваживаюсь показывать людям свою никчемную работу и потому устраиваю какую-то трагикомедию с бандитским нападением…
Упреки профессора задели меня за живое. Я хотел было ответить ему, как подобает, но сейчас же напомнил себе, что у меня больная жена, а сам я так разбит, что не сумею найти другого занятия — хоть и понимаю, что это было бы для меня единственным выходом. И потому я снова проглотил тяжкую обиду.
Покорность вновь сослужила мне хорошую службу. Профессор опять подобрел, а спустя какое-то время даже раз и другой зазвал меня в гости. Позже я стал бывать у него почти ежедневно.
Не стану описывать компанию, в которой я каждый вечер вращался. Это были в основном старые холостяки (профессор надеялся подцепить среди них мужа для своей неказистой дочери). У меня не могло быть ничего общего с этими людьми. Одни играли в карты, другие развлекали мадмуазель Эвелину, а я крутился между ними, не находя себе места. Этим-то и пользовался профессор: как правило, он ловил меня где-нибудь в уголке и весь вечер хвалился своими великими научными достижениями.
Я не раз удивлялся и спрашивал себя, что я ищу в этой компании, не раз клялся, что больше туда не пойду. Но наступал вечер, и я снова плелся к профессору. Хрущенко буквально загипнотизировал меня. Когда, прощаясь со мной в лаборатории, он говорил со сладкой улыбкой: «Сегодня увидимся у меня, правда же?» — я не находил в себе сил ему отказать.
В его доме я познакомился со своим заклятым врагом — человеком, который украл золото и навлек на меня подозрение… Это был, как ты знаешь, Семен Бовдур, молодой чиновник из “Днепровского банка”. Он умел быть милейшим товарищем, сочувственно выслушивал других, интересовался их жизнью.
Сперва меня совсем не тянуло к Бовдуру; я даже испытывал к нему какое-то необъяснимое отвращение и обходил его стороной. Но после нам несколько раз довелось вместе возвращаться от профессора — и мы разговорились. На первых порах я был с ним очень осторожен, но он незаметно покорил меня своей притворной искренностью.
Он был гулякой; сколько денег высыпалось из его карманов на зеленое сукно! Однако он выдавал себя за богатея, рассказывал о своих доходах, и я не удивлялся тому, что деньги у него водились.
Как-то профессор сказал, что нашел для меня прекрасную должность: заведующего отделом золота в “Государственном институте эксплуатации природных ресурсов Украины”. Он пояснил, что на эту должность требуется хороший специалист-химик, но при том человек безукоризненно честный и порядочный, каким он и считает меня. Сгоряча я подумал, что поработаю какое-то время, приобрету некоторые приборы и химикалии и вернусь к научным трудам.
Я принял должность. Работы было очень много. Мне был доверен надзор над всеми запасами золота, стекавшимися в отдел из рудников, до поступления их в Государственный банк. Кроме того, под строгую личную ответственность я должен был проверять все химические анализы, которые проводили мои сотрудники.
Я радовался, что перестану видеть Хрущенко. Но вскоре он стал изо дня в день наведываться в институт и просиживать у меня по несколько часов…
В тяжелом труде прошел месяц. Мне предстояло подводить первый месячный баланс. К несчастью, как раз в это время заболел наш главный бухгалтер. Дело было слишком важным, чтобы поручить его кому-то другому, и я был вынужден заняться им самостоятельно. Поначалу мне было нелегко; я обратился за помощью к Бовдуру. Он охотно согласился помочь — и я был чрезвычайно рад, когда придирчивая комиссия с благодарностью приняла мою работу.
Бовдур увидел, какие богатства хранятся в золотом отделе, и стал заходить ко мне чаще. Хрущенко, напротив, появлялся все реже. Это удивило меня: Бовдур и профессор поддерживали близкие отношения, и Бовдур каждый день бывал у Хрущенко.
Однажды мы с Бовдуром сидели вдвоем в моей канцелярии. Я только что принял большое количество золота и записывал поступление в книгу. Золото лежало на столе, а рядом стоял открытый ящичек с образцами, приготовленными для анализов.
Внезапно в соседней комнате зазвонил телефон, и я побежал туда, оставив золото на попечение моего товарища. Я пробыл у телефона недолго. По возвращении мне бросилось в глаза, что Бовдур — против обыкновения — расхаживает по комнате и потирает руки. Мне показалось, что на его лице было написано необычайное довольство. Бовдур посидел еще минутку, но разговор не клеился, и он распрощался, а на прощанье крепче, чем обычно, пожал мне руку.
Этот эпизод быстро стерся из моей памяти. Я вновь вспомнил о нем два дня спустя, когда утренние газеты принесли известие о бегстве кассира “Днепровского банка”, скрывшегося с большой суммой денег. В меня закралось зловещее предчувствие. Я едва дождался окончания рабочего дня, а когда все сотрудники разошлись, бросился взвешивать и пересчитывать золото. Это продолжалось
