— Надевай, — сказал он.
Я надел. Одеяние пахло сеном, травами. И ещё чем-то. Запах не был неприятен.
Мне сразу стало теплее и вообще спокойнее, так как до этого приходилось всё время натягивать рубаху.
— Может, скажете всё же, где я... где это мы находимся?
— Сейчас, я подумаю, как сказать тебе. Это пустыня. Гора Нитрийская, и пустыня вокруг неё.
— А какая это страна?
— Египет. А там дальше Ливия.
— Оба-на! Турпоездочка мне обломилась!
— Я понимаю тебя, но мне пока трудно говорить на твоём языке.
— Подожди. А как ты меня понимаешь? Ты что, русский?
— Нет, я из Александрии.
— А... А как... А почему... — заблеял я.
— Воля Божия на то.
— Как...
— Поймём со временем.
— Подожди, подожди. Я выпил кофе и пошёл на работу. В офис пошёл... Как я здесь-то оказался? Ты можешь мне объяснить? И что это за дурацкая пещера, почему лампадка? Электричества нет? Или есть? Ты просто дуришь меня, да? Разыгрываешь?
— Я не знаю, что такое «электричество». И что такое «офис». Хотя, по словам твоим, могу предположить.
— Как не знаешь? Да сейчас даже в дебрях Амазонки воду кипятят в электрочайнике! Да, кстати, о дебрях. Мобильник у тебя есть?
— Я не знаю, что такое «чайник». Я не знаю, что такое «мобильник». И не знаю, где находится страна Амазонка. Но могу предположить, с Божией помощью. Вероятно, мне предстоит это узнать, раз уж ты послан ко мне.
— Кем это я послан? Куда это я послан?
— Ко мне. Сюда, в египетскую пустыню. Я видел тебя в тонком сне. А после дан был мне язык твой, по воле Божией. И вот появился ты.
— И что, ты не знаешь, что такое электричество? — я опять не нашел, чего бы спросить поумнее.
— Нет.
— Тогда скажи, какой сейчас год.
— Триста восьмидесятый год от Рождества Христова. Господня воля на то, чтоб я начал говорить с тобой и не хранил обета молчания, — сказал он.
Глава 9
— Триста восьмидесятый год от Рождества Христова, — повторил он и перекрестился.
В его голосе не было ни намёка на шутку.
— А...Э...
У меня пропал голос. Я только акнул и притих.
— Ты врёшь? Скажи, что пошутил! — сделал я ещё одну попытку.
— Я не оскверняю уст ложью, — вздохнул человек. — И тебе не советую. Ложись, отдыхай. А я буду молиться.
— Куда ложиться-то? — спросил я в надежде, что сейчас засну и проснусь у себя дома, в своей берлоге и в своей постели.
Ух, какой притягательной показалась мне моя берлога!
— На моём ложе устраивайся, — он показал мне на узкое спальное место, покрытое шкурой.
Кое-как я взгромоздился на это твёрдое ложе.
Хозяин пещеры встал на колени перед крестом и стал произносить молитвы на непонятном языке.
Он не смотрел в мою сторону. Он не повернулся ко мне, даже когда я попытался окликнуть его, чтобы задать очередной вопрос. Или он так погрузился в молитву, что ничего не слышал, или просто решил не обращать на меня внимания.
Кончилось тем, что я забылся тяжёлым сном. Наверно, я храпел во сне. Такое со мной случается, если я переберу. Других объяснений происходящему я не находил.
Утро не принесло ничего хорошего. Понежиться на ложе хозяина пещеры не удалось. Каменное ложе давило со всех сторон. Шкура не спасала от твёрдости и узости эту, так называемую, постель.
Чуда не произошло. Я всё ещё был в пещере, а не в своей квартире, не в своей кровати.
Хозяин пещеры стоял на коленях перед крестом и молился. Иногда он кланялся, иногда — стоял молча, а иногда бормотал что-то.
Я присел и осторожно покашлял. Хозяин повернулся ко мне не сразу. Видимо, дочитывал молитву. Наконец он поднялся с колен и соблаговолил обратиться ко мне:
— Приветствую тебя. Можешь взять глиняный ковшик и умыться.
— Где?
— Выйди наружу.
Да, конечно! Как будто я каждый день умывался из глиняного ковшика посреди египетской пустыни!
Я набрал воды в ковшик. Емкость с водой находилась в боковом отсеке пещеры, как бы в отдельной комнатке. Тут же располагалось что-то вроде полочек и небольшого столика.
«Это кухня! — догадался я. — А где же продукты? Что он ест? Он же что-то ест или нет?»
И тут я почувствовал, как голоден. Я бы съел вола!
Когда я выходил из пещеры, чтоб умыться, хозяин сказал мне:
— Надень сандалии, что стоят у порога. Закрой камнями то, что выходит из тебя.
— Угу, — только и мог буркнуть я.
Хотел ещё спросить насчет туалетной бумаги...
Ужас...
Сандалии оказались подошвами из плотной кожи, с ремешками, которые надо было завязать вокруг стоп.
Эксклюзив, ёлки-палки!
Так вот ты какая, египетская пустыня... Камни, поросшие низкой растительностью. Горы — невысокие, почти сплошь те же камни. Вдали — как будто бы растительность повыше. Местный лес, видимо. Обильная роса на растениях и камнях. И огромное, словно бы выкатывающееся из-за камней, солнце.
Небо, переливающееся всеми оттенками жёлтого и розового.
Впечатляет. Но — не утешает. «Господи, что за напасть!» Вот, кажется, и я позвал Бога. Смешно.
Глава 10
— Значит, не веруешь в Господа Иисуса Христа?
— А как ты догадался?
— Ты не крестишься. В тебе нет молитвы.
— Тут ты прав, — ответил я ему. Потому что тут он был прав.
— Нет, ну я допускаю, что там что-то есть, — сказал я, чтоб не очень уж обижать этого человека. — В смысле, на небе. Какие-то высшие силы. От нас далёкие. «И не очень нам нужные», — добавил я про себя.
— А ты не можешь мне объяснить, как я тут оказался? — спросил я вслух.
— Нет, я не могу тебе объяснить. Мне только было открыто, что ты придёшь.
— И тебя не удивляет, что я здесь? Ведь я прибыл из будущего! Из далёкого будущего!
— «Пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошёл, и как стража в ночи».
— Какими очами? Что ты мне зубы заговариваешь!
— Это псалом святого царя Давида. Восемьдесят девятый.
— При чём тут псалмы? Лучше скажи — может, тебе открыто и когда я отсюда уйду?
— Нет.
— Так что, я могу остаться здесь навсегда?
— На всё — Божия воля.
— Да какая там Божья воля! Что за ерунда!
— Ты много говоришь всуе.
— А ты на моём месте молчал бы и молился?!
— Да.
От возмущения я задыхался. Но делать мне было нечего. Я вскочил с лавки и снова уселся на неё.
— Давай поедим, что ли, — обратился я к этому человеку через некоторое время. — Есть у тебя хоть что-нибудь?
— Я принимаю пищу только вечером.
Он взглянул на меня, чуть покачал головой и промолвил:
— Ладно... сейчас.
Он удалился в кухню и принёс мне оттуда ломоть сухого серого хлеба. Примерно с четвертинку нашей буханки. И поставил передо мной глиняную кружку с водой.
— Ешь во славу Божию.
— А подогреть?.. — безнадежно спросил я.
Я бы мог задать много вопросов. Первый из них: «Это что, всё? Как же на этом можно выжить?» Но задал этот, дурацкий: «А подогреть?»
— Варёную пищу я принимаю только по воскресеньям, когда спускаюсь в храм, — произнёс этот чудак. — И по праздникам. Я грешный человек. Не великий постник.
— Ты — не великий постник? — спросил я, пытаясь разгрызть вековой чёрствости сухарь. — А как же едят великие постники?
— Размачивай хлеб в воде, — посоветовал он. — Тогда не будет крошек. Великие постники вообще не вкушают пищи... только просфору, да, может, коренья какие.
— Как же они живут?
— Духом Святым, — перекрестился он.
— Не верю! — сказал я.
Правда, не очень уверенно. И тут же подумал, что мои слова могут обидеть хозяина пещеры. Такое со мной частенько бывает: выпалю, а потом жалею.
— Не верю, — опять сказал я. — Наверно, ночью, под подушкой, грызут они сухари, а то и мясом не брезгуют. И сыром, и всем прочим.
Хозяин пещеры молча смотрел на меня. Как будто взвешивал — отвечать мне или нет.
— Я не стал бы говорить, — тихо сказал он. — Но ты послан ко мне... зачем-то. И мне жаль тебя. Грехов осуждения, лжи и гордыни ты в себе не видишь. Я буду оплакивать тебя, раб Божий. Как твоё имя?
— Всеволод, — ответил я. — Оно означает «владеющий всем». Не имя, а насмешка. На самом-то деле я ничем не владею. У меня ничего нет. Моя жизнь гроша ломаного не стоит. Я устал жить! Я устал от одиночества! На всём свете нет ни единой души, которой я был бы интересен... нужен как личность.
Вот такой монолог я выдал этому жителю пустыни. Едва ли он понял меня, этот заскорузлый, бородатый чудак. Чтоб не сказать про него чего-нибудь похуже.
Не знаю, чего это меня вдруг прорвало. Но сколько можно мучиться?! Что за жизнь у меня была, и снова — не понятно что! Тьма египетская, а не жизнь! То хоть берлога была, и вдруг — каменное ложе! Еда была, а сейчас — вековой сухарь! И непонятно, закончится ли это наваждение когда-нибудь! Лучше б уж сразу! Пуля в висок! Петля на шею! Камень к ногам — и в воду! Нет... пару таблеточек или один укольчик...
