— От такого слышу! — огрызнулся вампир и, захлопнув дверцы шкафа, навалился на него всем телом. Он сделал это вовремя: галлюцинация с той стороны оказалась на удивление настырной. Под ударами крепких кулаков шифоньер грозил рассыпаться на отдельные щепки. Сопровождалась эта ничем, по мнению Кирпачека, не мотивированная агрессия очень сочными, порой совершенно нецензурными оборотами на все том же упырином наречии. И вдруг все стихло. Было слышно только, как звенят, стукаясь друг о друга, серебряные вешалки в шкафу. Вампир минут пять подержал дверцы, но ничего не происходило. Тогда он протянул руку к ручке, но заглядывать в шкаф не стал — почему-то не хотелось. Еще минут пять он думал, что делать, потом принял единственно верное, на его взгляд, решение: вышел из комнаты и, покинув квартиру, чуть ли не бегом спустился по лестнице. Выйдя из подъезда, он быстрым шагом, порой срываясь на трусцу, направился в церковь Святого Дракулы.
Церковь находилась недалеко, всего в двух кварталах от дома. Обычно по дороге в храм вампир улыбался. Он сосчитал, что надо пройти мимо восемнадцати магазинов «Неври-сити» и четырнадцати магазинов «Эльдорадио». Возникало ощущение, что других торговых точек в городе нет. Хотя иногда еще попадались симпатичные киоски с бутербродами, выкрашенные в болотный цвет. Назывались эти киоски тоже симпатично — «Отравитесь».
После посещения церкви у Кирпачека появилось странное чувство неудовлетворения. Священник так ничего ему и не объяснил. В ответ на вопрос о секте человекопоклонников святой отец только осенил себя святой звездой и начал изрыгать цитаты из Священного Писания. В качестве жизненного руководства Кирпачек получил указание жить праведно, не ожесточаясь на мир и не протестуя против мук, которые причиняет несправедливое устройство общества. Так как несправедливость эта на самом деле является испытанием для тела, ему, Кирпачеку, следует воспитывать в себе терпение и терпимость, дабы после смерти получить награду в виде пропуска в ад.
Все это Кирпачек слышал давно. То же самое, правда, другими словами, с детства внушал отпрыскам графа фон Гноря пастор Лудц. Кирп уважал священников, но все то же жгучее чувство неудовлетворения, притаившись где-то под ложечкой, постоянно давало о себе знать сосущей и тянущей болью. Святую звезду Кирпачек все же купил. Как ни странно, именно она дала ему чувство защищенности, к которому так стремился молодой врач.
Пожалуй, беседа со святым отцом все же принесла плоды. Кирпачек шел по улице и чувствовал, как в нем появляется что-то родственное окружающему миру. Будто кто-то всемогущий специально для него расцветил обычно унылый городской пейзаж невероятной силы и надрывности красками. Будто кто-то окрасил каждый дом, каждую травинку, каждый листочек на деревьях невероятно сочными в упоительном колере цветами. Будто кто-то всесильный наполнил музыкой лица прохожих. Заставил звучать торжественными маршами каменные физиономии постовых полицейских гоблинов. Осветил легкостью вальса симпатичные рожицы стайки школьниц-зомби. Загадочными гитарными переборами тронул сосредоточенные лица студенток-ведьм, пролетевших мимо на многоместной метле. И будто апофеозом весенней симфонии ворвались в душу влюбленного вампира звуки города.
Он же, некто всесильный и всемогущий, привел в гармонию трамвайные звонки, птичий щебет, звуки клаксонов и рев автомобильных моторов, многоголосый гомон толпы и музыку, льющуюся из окон.
Для звучащей в сердце Кирпачека мелодии было фоном все. Для музыки любви. Ему хотелось обнять весь мир, поделиться с ним этой любовью, дарящей счастье и гармонию. Выплеснуть ее на город. Город, в котором он жил.
Высокое нежно-розовое небо, тронутое редкими мазками облаков, по-весеннему прозрачное, обнимало город. Молодой врач подумал, что цветом облака напоминают трансильванских пиявок, поданных на блюде в дорогом ресторане. Он улыбнулся этому сравнению — цветом облака могли вызвать только кулинарные ассоциации. Багрово-красное солнце, прикасаясь ласковыми утренними лучами к обычно сливово-грязным стенам кукурузок, окрасило их праздничным малиновым цветом. Багрянец элитных зданий, построенных в последние века, соперничал в яркости с листвой стройных берез и могучих тополей. Мир упоителен!
Кирпачек вспомнил, как вчера держал за руку любимую, и будто бы заново почувствовал тончайший запах ее холодной кожи. Ноздри влюбленного вздрогнули, ощущая нежный дурманный запах ее волос. А небо было точно такого же цвета, как глаза Сервизы, когда она посмотрела на Кирпачека в ресторане, сделав первый глоток из тоненькой чашечки с желчью, и замерла, в восхищении смакуя благородный напиток.
Вампир, погруженный в любовные грезы, словно впал в забытье. Лязг дверного замка вернул его к реальности, и он с удивлением обнаружил себя стоящим на пороге собственной квартиры.
Жил Кирпачек фон Гнорь скромно. Главное достоинство его жилища — простор. И простор этот молодой врач ценил куда выше, чем тяжелую мебель или толстые ковры, так и норовящие схватить за ноги длинным ворсом. Вычурных украшений он тоже не любил, зато ценил хорошие картины. Несколько древних пейзажей висели на стенах, оклеенных розовыми в лиловую полоску обоями. Пол был застелен гармонирующим с цветом стен сливовым линолеумом. Каждое утро в квартиру холостяка приходила пожилая зомби, чтобы убраться или выстирать белье. Работа у нее спорилась и обычно не занимала больше часа.
Квартира Кирпачека состояла из одной комнаты, большой кухни, которую он сам с юмором называл столовой, прихожей и, естественно, санузла. Мебель была простой, но крепкой, несмотря на дешевизну. Сам Кирпачек по этому поводу не переживал, радуясь тому, что очень сэкономил на обстановке, и считал квартиру вполне приличным жильем.
Кирп прошел на кухню, заглянул в холодильник. Готовить не хотелось, и юноша ограничился бутербродами. Вспомнив, как в детстве ему запрещали есть на ходу, он улыбнулся. Прошел в зал, включил телевизор, уселся в кресло напротив. Ноги гудели: все-таки трое суток на смене — это слишком. Рассеянно переключая каналы, Кирпачек особенно не вслушивался, однако какая-то часть информации все-таки проникла в сознание, уничтожая утреннюю гармонию. Бодрые репортажи о мучениях больных осиновой болезнью сменялись радостными отчетами о цунами и землетрясениях. Сообщения о террористических актах и об экстремизме уступали место фильмам ужасов. Наконец удалось поймать прямую трансляцию какого-то музыкального конкурса. Тут же концерт прервался рекламой, экран заняла протокольная морда орка. «Чай «Беседа»: давайте побазарим!» — И артист, изображающий криминального авторитета, тряс татуированной лапой, сжимающей коробочку с чайными пакетиками. Кирпачек бросил пульт на пол, поднялся, решив, что стоит поспать хотя бы с часок. Он провел пальцами по мягкой черной обивке на крышке кровати, снял ее, пошел за пижамой и вдруг снова поймал себя на мысли, что ему не хочется заглядывать в шифоньер.
— Кажется, у меня развивается фобия, — нервно рассмеялся вампир, но даже шутка не сняла напряжения.
Немного подумав, Кирп достал из кармана святую звезду, положил ее на шифоньер так, чтобы можно было схватить в любой момент, и решительно рванул дверцы. Все в порядке, на вешалках совершенно мирно висела его одежда. Вампир облегченно вздохнул, но надевать пижаму передумал: сон пропал. Он сменил костюм, облачившись в просторные домашние штаны и полосатую футболку.
Рекламная пауза кончилась, теперь в телевизоре надрывалась, стараясь выдавить из хрипящего горла какое-то подобие мелодии, очередная звезда. Звезды последнее время вспыхивали и гасли целыми стаями. Народ, намекая на способы, которыми пользовались юные и не очень юные «дарования», чтобы пролезть на большую сцену, придумал им меткое прозвище «Поющие трусы». Сейчас на экране бесновался тип неопределенного пола, явно под чесночным кайфом, и пел что-то совсем уж бредовое о тяжелой судьбе маньяка Ихтиандра, который, если верить песне, был просто вынужден заниматься своим черным делом. Мужчина поющий или же это женщина — определить с первого взгляда было невозможно, и Кирпачек сел в кресло, решив досмотреть выступление до конца.
