Тропинка. Снег скрипит под ногами, и снег в небе заметает луну.
Сзади — страшное.
— Не надо оглядываться. — Она берет меня под руку, робко и вместе с тем по-хозяйски.
Я не слушаюсь, не могу удержаться — оглядываюсь. Акула взбесилась. Бросается дико вперед, летит к повороту. Бьет хвостом, взмывает над рельсами — и падает под откос в темноту. Искры, вспышка — и темнота.
— Не оглядывайся больше, пожалуйста! — Она крепче на меня опирается, и сквозь варежку, сквозь рукав, ощущаю чудо прикосновения. Распускаются цветы на снегу, и луна сыплет с неба на нас не снежинки, а серебряные цветы.
Но водитель… ведь там был водитель!.. — подозрительность и страх просыпаются в моем сердце.
— Я не знаю, не могу объяснить… не умею словами… ты потом сам поймешь, — на лице ее лунный свет и покой, — это нам все мерещится… ну как в кино… поверь мне сейчас, пожалуйста.
Как она беззащитна в смущении — нежность режет мне сердце. И опять — цветы на снегу да впереди, близко, желтеют теплые окна.
— Нам нужно скорее идти, мы опаздываем. — Она отгибает рукав, глядит на часы, и снежинки садятся на нежную кожу. Я сдуваю их, снимаю губами, и она улыбается покойно и добро, будто это — детская шалость, а я шалею от счастья.
Вот и дом.
Полутьма и громкое тиканье, и желтые пятна блуждают над чем-то ярким. На него нестерпимо смотреть. Укол боли и страха. Электрический шок. Я попал внутрь больших часов и теперь стану их колесом, шестеренкой с зубцами, желтым пятном, буду вертеться и тикать среди других пятен. Шарахаюсь к двери, в лицо из щели — мороз. Меня ласково берут за руки. Страх уходит.
— Не пугайся… здесь живут мои родственники.
Улыбаются желтые пятна, мне кивают, здороваются. Над столом на цепях лампа, бахрома из зеленого бисера. А под ней то самое, страшное, яркое и пугающее — режет глаз, снова больно и страшно. Но сквозь боль — какое оно красивое.
— Не пугайся, это Игра. Ее дедушка привез из Германии.
Это очень похоже на карту, но не карта… О, ужас: оно настоящее! Это просто Земля. Как, оказывается, ее вид опасен для глаз — приходится щуриться. Но зато как красиво, какие яркие реки, бирюзовые и голубые, какая звонкая зелень полей, и все мелкое, будто глядишь с самолета.
Я смотрю, от яркости слепну, моргаю. Все ждут от меня чего-то. Тяжелая пауза.
— Как она называется?
— Никак… просто Spiel, Игра.
Слева — тощий мужчина, высокий и лысый, птичий клюв вместо носа. Целится длинным кием в серого уродца на карте, продвигает его через мост, и мост тут же рушится в реку, нарисованный мост в акварельную реку. Отдает биллиардный кий мне.
— Юноша, нашей Игре не хватает горячей крови. Вы счастливчик, — он косит глазом правее меня, и она опускает взгляд, — вы счастливчик, и вы — король, ваша фигура в углу.
Вот так король… ха-ха, это же просто матрешка…
— Смелее, ваш ход, счастливчик!
— Я не знаю правил Игры.
— Оттого-то вы и король, те, кто знает правила, — пешки. Ваши правила — ваше чутье.
За моей фигурой река, дальше серые полосы, и еще что-то темное, скучное, но зато чуть поодаль — зелень, может быть, лес, может — поле, зелень звонкая, яркая, меня тянет неудержимо туда.
Карта вдруг исчезает, я вижу цветы и травы и вдыхаю их аромат, на пологом пригорке тень облака тихо плывет по траве. Мы вдвоем и держимся за руки, она смотрит на облако вверх, заслоняясь от солнца ладошкой, ветер треплет легкое платье.
Я тянусь к матрешке кием, и она превращается вдруг в шестирукое клыкастое чудище, и в каждой из рук — по кривому стальному мечу.
Мы опять на лугу. Не могу удержаться — касаюсь смуглой кожи плеча губами, но она чего-то пугается и резко отстраняется от меня.
— Любезнейшая племянница, — ржаво скрипит клювоносый, — потрудитесь помнить о правилах!
Я хочу одного: сейчас же вернуться туда, на луг.
Толкаю кием свое чудище, оно прыгает резко вперед, но до зелени добраться не может, застревает, давит серые пятна и размахивает мечами.
Темнота, грохот, свист, запах гари. Под ногами качается пол.
— Что же, для начала неплохо, — довольно ворчит клювоносый, — вот что значит горячая юная кровь!
Черные точки и черточки суетятся муравьями на карте, моя же фигура проползает немного вдоль серых полос и становится снова матрешкой, с плоским бабьим лицом и в цветастом платке.
Сухая старушка с поджатыми жадно губами трясет пепельным узлом на затылке, и в печальных совиных глазах ее — слезы.
— Мерзавец… он меня разорил.
— Что поделаешь, тетушка, — хихикает кто-то, — Игра есть Игра.
Рядом тем временем мальчик, в пиджачке и клетчатом галстуке, исподлобья косясь на старушку, что-то тянет с карты к себе.
А со мной — непонятное: трудно дышать и еле стою на ногах.
— Прекрасно, на сегодня достаточно, — командует клювоносый, — любезнейшая племянница, вы законный трофей короля. Ах, король, какой вы счастливчик!
Яркий свет, длинный стол накрыт к ужину, скатерть слепит глаза. Перед каждым прибором багровый бокал. Нас сажают на почетное место.
Все жуют молча, тишина, только хруст челюстей.
Однорукий старик, пухлый, с детским румянцем, первый тянется за вином:
— Чего же мы ждем? За удачу! За успех Игры!
— Вы правы, любезный родственник, — поднимается клювоносый, и старик, как нашкодивший школьник, отставляет бокал.
— Мы пьем за прелестную пару, за бурлящую юную кровь, — клювоносый чокается со мной и племянницей, — и конечно, любезный родич, мы пьем за успех Игры! — чокается со стариком.
— За успех… за успех Игры… — шелестят над бокалами губы.
А старуха совиным взглядом смотрит злобно и горестно и бормочет что-то другое, проливает на стол вино. Чувствую: сзади, над шеей, нависли костлявые пальцы, надо бы оглянуться — и не хватает сил.
Я устал. Опираюсь на стол, слипаются веки. Но мне спать не дают, тянут за руку.
Открываю глаза с усилием. Белый призрачный свет, пустой стол, все ушли, осталась одна племянница, она тянет меня за рукав.
— Тебе нужно поспать, идем.
Взгляд неласковый, смотрит в сторону. Разеваю, как рыба, рот, язык еле ворочается:
— Чем я… тебя… рассердил…
Отводит глаза, берет за руку, ведет за собой, как ребенка.
— Осторожно, порог. Не споткнись.
Спотыкаюсь. Она наготове: поддерживает и не дает упасть.
Еще долго идем. Полутьма. Натыкаюсь на что-то и на этот раз падаю. Падаю приятно, на мягкое. Это кровать.
Не хочу отпускать ее руку, боюсь, что уйдет. Она поправляет подушку и садится рядом со мной. Я пытаюсь приподнять веки, но она накрывает глаза мне ладонью:
