Второй агент удобно расположился в кресле и тоже пристально, но, в отличие от Жоржика, с огромным удовольствием любовался своими свеженапедикюренными ножками. Этого агента звали Грета Витальевна Сайбель, она же Гретик, она же агент Блондинка. Блондинкой Грета стала по личной просьбе полковника Репнина. Шеф настоял, чтобы внештатница усилила маскировку. У агента Блондинки был слишком острый ум и не менее острый взгляд, а пышные белые волосы, по мнению Репнина, отвлекали внимание от этих обстоятельств. Грета тоже прекрасно понимала, какую игру ведет полковник, но, в отличие от Жоржика, знала истинную причину того напряжения позвоночника, каким сегодня отличалась спина Репнина. Причина в том, что Грета потребовала оплатить ее услуги натурой, а именно: парой тех прекрасных контрабандных изумрудов, из-за которых, собственно, и завертелся весь сыр-бор.
Третий подчиненный полковника стоял у дверей. Он так шумно переступал с ноги на ногу, что создавал у эстетствующего начальника впечатление крайней нервозности всех присутствующих. Младший лейтенант Благолеша Олег Иванович, он же агент Блаженный, работал под прикрытием уже три года. С большим трудом этому молодому человеку из хорошей семьи, получившему прекрасное образование, говорившему на шести языках и обученному игре на скрипке, фортепиано и саксофоне, удалось внедриться в дружный коллектив барнаульских бомжей. Собственно, то дело, ради которого агент Блаженный перестал мыться, пользоваться общественным транспортом и запивать благородным красным вином говядину в соусе карри, было давно закрыто. Однако Благолеша наотрез отказался возвращать себе вид бравого офицера и подал рапорт с просьбой оставить его в «образе». Начальство, посмотрев на «образ», давно превратившийся в образину, перекрестилось и удовлетворило просьбу. Теперь вот агент Блаженный в «образе» снова понадобился родной стране.
Благолешу, выловив где-то в недрах городских теплотрасс, для хотя бы частичного протрезвления продержали три дня в КПЗ и доставили на рабочее место. От Олега Ивановича очень сильно пахло тем парфюмом, какой образуется после многодневного употребления нитхинола и прочей бытовой химии.
— Итак, — полковник Репнин наконец-то отлепил от окна тугой живот и повернулся к агентам. Лицо его было багровым, потным, кустистые брови сошлись к переносице, глаза прищурились, а губы сложились в «многообещающую» ухмылку. — Итак, согласно последним данным, все нити завязываются в один прочный узел. Узел этот находится в доме номер восемьдесят шесть, что благополучно разваливается на улице имени Надежды Константиновны Крупской. Или на Крупе, как говорят в народе. Мы установили, что канал утечки отечественных, российских драгм… гм… металлов. — Репнин прокашлялся, плеснул в стакан минералки, залпом выпил, — и не менее драг… гм… к-хе, — он сделал еще паузу, выпил еще стакан воды и обвел присутствующих еще одним тяжелым взглядом, — драгоценных камней начинается именно там. Так вот, выяснить, где на Алтае добываются камни такого качества и — что самое интересное — такой величины, не удалось. Кто поставляет их арабам — тоже пока загадка. Пока. Но то, что в Арабские Эмираты их отправляют именно оттуда — это информация верная. — Полковник Репнин взял со стола усыпанный мелкими буковками лист и медленно пополз по нему взглядом. — Ну, судя по тому, что говорят эксперты… У них в отчете написано, что камешки уникальные.
— Таких камней нигде в мире нет, — промурлыкала Грета, ввиду кровной заинтересованности выучившая этот отчет наизусть.
Полковник переместил истекающее потом тело к сейфу, достал необработанный алмаз размером с куриное яйцо и два изумруда того же размера, но ограненные в форме капель и красиво оправленные в белое золото. Именно на них положила глаз Грета. Агент Блондинка всегда следила за модой, чувство стиля было ее врожденным качеством, а внешность — визитной карточкой. Она никогда бы не надела эти серьги только потому, что такие крупные камни смотрелись как бижутерия, безвкусная платиновая оправа только усиливала это впечатление. Несмотря на отвратительное оформление, камни были настоящими и очень дорого стоили. Грета точно знала, кто выложит бешеные деньги за это сумасшедшее украшение.
— Ваша задача: находиться на Крупе, отмечать все подозрительное, следить за расходами… гм… впрочем, расходами поэтов займется налоговая инспекция… Так, Грета, вы должны внедриться в ж… гм… — Полковник достал из кармана брюк большой носовой платок и утер мокрое лицо. — В жалкую организацию под названием «Объединение поэтов Алтая». В ж… жалкую ОПу. Легенду обеспечим.
— Спасибо, сама как-нибудь, — торопливо отказалась Грета, с неподдельным ужасом взглянув на пострадавшего от «легенды» Благолешу. — Дело простое, особого ума не требует.
— И все же, все же… — отмел возражения полковник Репнин. — Завтра приставы будут производить опись имущества этих… гм… поэтов. Пойдете с ними в качестве понятой. Там найдите любой предлог, чтобы продолжить знакомство. Ну попросите стихи написать… к празднику, например.
— Как же я это сделаю, если кабинет после описи имущества будет опечатан? — поинтересовалась агент Блондинка, подняв изящно прорисованную бровь.
— Ну, дорогуша, надо же понимать, что до этого дело не дойдет. Насколько я знаю этого… гм… — тут полковник снова взял со стола лист бумаги, тяжелый взгляд опять пополз по нему — на этот раз вверх, — Мамонта Дальского, он не даст довести опись до конца. Начнет будоражить всех, начиная от депутатов и прочих правозащитников. Нужные люди уже предупреждены, так что приставов в середине процесса описи отзовут. Я уверен, что именно Дальский и есть тот самый тайный поставщик драг… гм… камней. Известный смутьян, участник всех акций протеста. Пожалуй, даже не участник, а непосредственный организатор, кстати, он находится на учете в отделе по борьбе с политическим экстремизмом.
— Ну и зря он там находится, — вступил в разговор агент Груздь, отлепив зад от столешницы и сделав два шага. Учитывая длину его ног, шаги получились широкими, и Груздев оказался стоящим вплотную к окну. Он посмотрел в глаза бронзовому Феликсу Эдмундовичу, вытянувшись в струнку. Феликс Эдмундович Дзержинский был кумиром маленького Жоржика в детстве, что стало причиной его плотного сотрудничества сначала с КГБ, позже с ФСК, а теперь вот с ФСБ.
Груздев повернулся к начальнику и посмотрел на него в упор. Взгляд Георгия Сильвестровича не каждый мог выдержать, обычно люди отводили глаза. Взгляд был таким, какой, возможно, был у самого Железного Феликса. Еще в Груздеве очень редко, но все же проскальзывало что-то пиратское, что-то авантюрное, обычно тщательно замаскированное, спрятанное где-то в самой глубине души, задавленное правильностью и соответствием. Глядя на этого сухопарого, подтянутого человека, никто бы не догадался о том, как часто он сожалеет о том, что Америку давным-давно открыли…
Последнее время вера Груздева в «холодный ум», «горячее сердце» и «чистые руки» дала трещину размером с Большой Каньон в США, штат Аризона. В связи с этим обстоятельством «авантюрист» в душе Георгия Сильвестровича все чаще клал на обе лопатки «чекиста».
— Дальский не тот тип, — продолжил развивать мысль Груздев, — который смог бы обнаружить и так тщательно скрыть столь щедрое месторождение. Еще он в самом принципе не мог бы наладить добычу драгоценных камней. И, наконец, тот, кто умудрился организовать сбыт, наладив связи с арабами и организовав канал поставки в Эмираты, — уж точно не Дальский.
— Ну-ка, просвети, Жоржик, — попросил полковник, сильно комплексующий по поводу своих рабоче-крестьянских корней. Он нутром чуял настоящих интеллигентов и испытывал к ним неприязнь, а Груздев был интеллигентом. Почему-то в его присутствии полковника тянуло на пошлости. Вот и на этот раз Репнин не удержался и «сострил»: — Давай рисуй портрет, ты же у нас этот… психолог по пэчэни!
Георгий Сильвестрович спокойно посмотрел на шефа, в холодных серых глазах появилось что-то непонятное, что-то такое, что, собственно, и бесило Репнина.
— Дальский никакой не экстремист, хотя называет себя анархо-троцкистом, — будто не заметив колкости, как ни в чем не бывало произнес Груздев. — Он просто смутьян. Хулиган от общественности. Ему по большому счету все равно, на кого направлен протест. Он будет шуметь и при царизме, и при социализме, и при коммунизме. Да ему утопию предоставь в качестве реально действующей системы, он все равно найдет в ней недостатки, но действовать не будет, не сделает ни одного шага. Во-первых, потому что ленив, а во-вторых, потому что ему нравится имидж такого вот гонимого борца. Дальский не может быть тем теневым миллионером уже только потому, что стань он богатым и успешным, протестовать причины не будет. Его жизнь попросту потеряет смысл. Он одинаково не любит как представителей правопорядка, так и тех, кого эти представители якобы «угнетают».
