— Вы все заразу эту нюхаете, — назидательно выговаривал им дядька Василий, — а пороху не нюхали. А кто пороху не нюхал, землю потом не поливал, за сохой не ходил, кровавой юшки не утирал, на дядю не горбатился, вшей не кормил, кого жареный петух в зад не клюнул, тот, скажу я вам, не стоит ломаного гроша. Выеденного яйца. Билета МММ не стоит. Козячего дерьма, короче, я так вам скажу.
— Нештяк мужик, — лениво посмеивались брянские хлопцы.
— Да ну яво к свиням собачим, — певуче возражали румяные девки, поглядывая на хлопцев не без умысла.
Дядька Василий сердито хмурил затылок, сдвигал густые брови на кончик носа и продолжал рассказывать о пользе ручного неквалифицированного труда поскольку только такой род занятий он считал достойным настоящего человека — за полной своей неспособностью к любым другим.
Слава о дремучем Василии скакала впереди него, как очумелая мышь впереди лесного пожара. Во всем Брянске и окрестных лесах знали этого проповедника немудрящей трудовой жизни. Люди стекались к нему отовсюду, чтобы послушать о пользе труда. Погутарив с народом, дядька Василий обычно требовал от собравшихся показать руки на предмет мозолей, с позором прогоняя от себя тех, кто не пахнул ядреным рабочим потом и не имел натруженных рук. Напрасно иные хитрецы показывали ему писчую мозоль от шариковой ручки на среднем пальце правой руки. «Почем я знаю, — громыхал Василий, грозно размахивая бровями, — может, ты ложкой натер или еще чем. Ты мне, знаешь, еще на большом и указательном мозоль покажи! Нет уж, поди поработай! Ты дерьма похлебай! Лопатой помахай, граблями пограбь! Ты у станка не стоял, автотранспорта не чинил, вагона не грузил, лыка не вязал, дров не колол, каши не варил, за водой не ходил, не дадим тебе каши!»
О той поре в государстве появилось новое поветрие: глядеть в золотое яблочко — серебряное блюдечко на свои власти. Раньше серебряное блюдечко показывало власти крайне неохотно, и то в ракурсе снизу вверх. Теперь же оно вообще ничего, кроме властей в разных ракурсах, не показывало. Граждане с удовольствием разглядывали свои власти и убеждались, что у них тоже по две ноги, по две руки и по голове на брата, причем и головы были какие-то подозрительно пустые на вид.
— Это разве рабочие люди? — восклицал непреклонный дядька Василий. — Сидят там, бамбук курят, груши чем ни попадя околачивают! Штаны протирают, бока пролеживают, задницу отсиживают! Мое мнение такое, что ты пойди сперва снег покидай да портянок понюхай, а потом уже народом командуй.
Каждый раз, как дядька Василий начинал свою проповедь, наставляемая им молодежь, набрав полные карманы семечек, тихо рассасывалась в толпе. А прочие, не столь безрассудные брянцы, побросав свои сохи, топоры, станки с ЧПУ и другие орудия производства, зачарованно шли к своему трибуну, как стайка робких кроликов к удаву. Наслушавшись сердитого дядьки, они не возвращались к упомянутым орудиям, а садились вкруг серебряного блюдечка и судачили меж собою о том, что надо бы на такие власти сыскать управу, а лучше всего Василия, который им непременно покажет места, где зимуют раки, зарыты собаки и закругляется земля.
К тому времени слух о дремучем дядьке прошел по всей Руси великой и достиг волосатых ушей фракции красных, занимавшей добрую треть скамеек на всенародном вече. Красными они назывались за цвет, который имели обыкновение принимать всякий раз как вступали в прения. Прения давались им тяжело, ибо ловких говорунов у них не было, и побеждали они всегда, навалясь гурьбой и заглушая противника согласным гудением басов. (Злые языки даже распускали слухи, что фракции в Вече набирают, как народный хор при жэке: налево басы, посередине баритоны, направо драматические тенора.)
Дядька Василий сразу понравился красным от прений вечевикам не только настоящим медным басом, но также насупленными бровями, большими сжатыми кулаками и дикой скупой красотой своих выступлений.
Сами красные люди, хотя и умели стращать вече тяжелым инфразвуком, до которого их басы всякий раз оглашались на слове «народ», представляли себе этот народ несколько вчуже: как помесь обездоленной старухи с отставным военным и беспризорником. Хуже того за годы своего командирства они все чаще начинали понимать «комбайн» как кухонный, а «станок» как бритвенный. Мозоли на их руках были натерты древками знамен, трубками телефонов и ручками мегафонов, доносивших рокот басов до отставных беспризорных старух. А потому дремучий Василий был им совершенно необходим.
— Уж я их отучу народный хлеб жрать, — гремел Василий в предвыборных выступлениях. — Узнают как на родную кровь пить. Уж я их завью веревочкой, накручу хвоста, в бараний рог согну, в три шеи накладу, голыми в Африку пущу совковой лопатой асфальт укладывать! Они у меня узнают, почем фунт лиха, поймут, каково воронушке на чужой сторонушке антинародного режима!
— Простите, а какова ваша позитивная программа? — поинтересовался некто, очками, кудрями и жидким тенорком до отвращения похожий на демократа.
— А такова, что лучше журавль в небе, чем хрен с горы! — заковыристо отвечал Василий, левой бровью указывая вверх, на воображаемого журавля, а правой — вниз, на гипотетический хрен. Демократ опал.
Как вы, вероятно, догадываетесь, процесс выборов в Государственное Вече только выглядит таким примитивным — мы с вами голосуем, они рассаживаются, и пошла потеха. На самом деле, знамо, нашим с вами мнением никто особо не интересуется, а просто сидят во власти специальные люди, которые и определяют, кому в Думе быть, а кого миновать. Каждая фракция подает заявки, кого ей было бы желательно видеть в своих рядах, а специалисты прикидывают, сгодится им такой человек или нет. Дошло до кандидатуры брянского Василия.
— Нет, господа, как хотите, а этого совершенно нельзя, — проговорил тот, что позеленее да понеопытнее. — На нас глядючи весь мир уписается. Ну ладно, терпим мы этого, который весь в белом, по кличке Фрукт. Хорошо, пусть будет тот потный, который баб бьет и кипятком плюется. Но этот же не успеет рот открыть, как уже парализует всю работу Веча!
— Ты ничего не понимаешь, — задумчиво сказал второй, зрелый рыжий муж, руливший, говорят, всеми делами в государстве вплоть до погоды. — Нам такого только и надобно. К кому пристанет этот подарок судьбы, на того ни один избиратель с образованием выше трехклассного смотреть не станет. В Москву его, и давать все, что попросит! Квартиру, машину, дачу, черта, дьявола, пейджер! Кормить, чтоб трещал! Благословен будь лесистый город Брянск!
С лесистой Родины Василия провожали со слезами. Навязали ему в узелок картошки и сала, отдельно упаковали две смены портянок да трусов семейных, а местная молодежь улюлюкала вслед, пока поезд не скрылся из виду. Вез с собой Василий целый чемодан личного струмента — он прослышал, что в Вече его приглашают работать, а работы без собственного рубанка не мыслил. В набор входили также фуганок, ватерпас, ручная дрель (электрической Василий не признавал), ключ гаечный восемнадцать на двадцать четыре и молоток для полемики с оппонентами, если случатся. В отдельной тряпице во избежание отрыва от корней вез Василий ком брянского навоза — чтоб не занестись в столицах и не забыть, откуда мы все вышли.
Место в собрании, по требованию рыжего да хитрого, ему отвели почетнейшее, в сердце красной фракции. Перво-наперво Василий разложил струмент и подготовил рабочее место, как его учили в ремесленном. Навинтил тисочки, укрепил плакат по технике безопасности, покропил машинным маслом для запаху. Полюбоваться мудреным соседом понабежали демократы, либералы и умеренные патриоты.
— Кыть! — отогнал их решительным жестом дядька Василий. — Вы решетом Волги не вычерпывали, попой гвоздей не вытаскивали! Соломы не кушали, коровы не щупали, курям головы не откручивали! Знаю, откуда у вас ноги растут и подо что руки заточены! Отыдите и не вводите в гнев рабочего человека!
Подпускал же к себе Василий только тех, кто проходил его тест на запах трудового пота, так что вскоре от фракции красных начали помаленьку откалываться и самые последовательные союзники — крепкий пролетарский дух нового члена отпугивал изнеженных оппортунистов. К этому надобно добавить, что менять портянки Василий также считал ниже своего достоинства — нечего себя баловать, не буржуи, их у него всего и было две пары. Так что Василий заметил, что его и в буфет пускают без очереди, — старался, впрочем, не ходить туда во избежание соблазнов, а ежели приходил, то спрашивал макарон по-флотски, как делали на его заводе. И сколько ему, по требованию рыжего, ни варили этих макарон специально, на заказ, — все было не по нем: то мяса избыток, то недостаточно ослизые. С тоски брал он стакан чаю и долго ворчал в углу, что секрет заварки настоящего чая безвозвратно утрачен с тех пор, как ушел на дембель их ротный кашевар, умевший с помощью одной пачки чая и килограмма рафинада три дня поить весь полк — жидко, но демократично. Такого чая Василий не пивал и в заводской столовой, где, впрочем, чаще давали компот. Компота в вечевом буфете тоже не держали. Собственно вечевая деятельность Василия сводилась к двум вещам, как точно предугадал рыжий. При обсуждении новых законов или утверждении кандидатур на премьерские посты он с небольшими вариациями повторял свою попевку, которую со временем включили в новейшие фольклорные сборники:
