— А другие?
— Другие… Оборвать их путь — будет милосердием для них же самих, голос Алены был тверд, и лишь она одна знала, скольких колебаний и сомнений стоила ей эта твердость. Сквозь какие укоры собственной совести прошла она, прежде чем обрела эту уверенность в своем праве. — Больше не хочу говорить про это. Скажи мне лучше — что такое, вот этот омут?
— Загадка уже в рождении его содержится. В давние-предавние времена места эти сплошь болотисты были. В один из дней собрались здесь громы, и не было им числа, и от грохота их сотрясались земля и небо. Тогда и пал на землю небесный камень-Громобой. Упал он, как раскаленный уголь на кусок масла, глубоко ушел. Скоро болота окрест вдруг повысохли — иссушил их камень-Громобой своим жаром. И сама земля сделалась камню подобна. Большущая же вмятина с краями-обрывами, мало-помалу водой наполнилась. Известно ведь вода камень точит. Родники подземные, да жилы водяные и скрозь камень выход себе отыскали. Так стал Русалочий омут. А камень тот небесный внизу лежит, наместо дна. И содержит тот камень в себе некую силу особую. Удивительную очень. Суть каждого человека на нее откликается. Ежли кто страхом полон к омуту приходит — таких чудищ вокруг себя породит, не выскажешь. Но явятся они ему одному только. А бывало, что сходные мысли оборачивались сходными видениями и для двух, трех человек. Совесть неспокойная тоже свои плоды принесет. Доброму же человеку — доброй силы прибавит. Ведающему — ведовской, знахарской. Ну, с этими-то и вовсе другой разговор. Много дивного случалось. А в ночь Веды сила камня и моя удивительным образом сплетаются и вся его неведомая сила в ведовскую преображается. Спокон веку приходят сюда знахари да ведовки. И много же было. Ежели раньше человек зрить меня не способен был, то здесь к нему эта способность приходила — и видеть, и говорить. Иной раз силой камня будто отмыкалась потайная дверца в разуме человека — вдруг разом открывались странные знания. А то еще другие двери отпирались — в иные совсем миры. Бывало, что уходили в них некоторые и там оставались. Да много, много разного случалось! Сколько приходило людей, столько и разностей происходило. А еще дивно — в ночь Веды сюда многие стремились, и приходили. А дороги их не пересекались, будто для каждого своя дверь была: войти и выйти, чтоб с другим никем не встретиться. Еще, иной раз бывало, приходил человек, но молчал камня. Я скоро за знак это себе взяла — не надо пока человеку нового, его надо так оставить.
— Со мной он только начал было говорить…
— Не грусти об том. Ты узнала все, о чем я собиралась поведать тебе в ту ночь. И много больше.
Глава сорок третья
в которой Алена одного из душегубов навещает
Хоть Веде и ответила Алена со всей твердостью, да в душе своей той рассудочной уверенности все ж не находила. Нет, решение она приняла, и намерена была дело до конца довести… Однако больно тягостно ей было уже от помышлений только. Справедливое дело она затеяла, но жестокое…
Михась… Невелик разумом, да и тот в хмеле утопил, но душу еще не до донышка вычернил. Коников любит — оттого, что имеется еще в нем потребность любить. Может весь день напролет с конем провозиться — и мыть, и чистить, и гриву чесать, и в стойле до бела выскоблить-выскрести. Про все на свете тогда позабудет… кабы не Ярин… Хотя, неправильно это, на Ярина все валить, а Михася вроде бы и оправдывать, а то и пожалеть даже. Испытала судьба парня, выставила ему на пути темного человека, а он испытания не выдержал: потянуло его в мутном потоке, а он и не встрепыхнулся, щепкой безвольной с мутью, грязью смешался. С покорностью встал под руку Ярина так за что жалеть? Ведь чтоб белое от черного, доброе от злого отличить, ума не надо — гляди, не зажмуряй око, что Совестью зовут, а уж оно не солжет.
Человек постоянно испытаниями испытывается. Каждый день, час каждый обязан выбор делать. Часто — в малом, обыденном. Но бывает в жизни и Главный Выбор. Нередко ставит Судьба перед ним в самом начале, когда человек только выходит в самостоятельный путь. И кто бы подтолкнул тогда на правильную стежку! Ан, нет — сам, один решай: эту чашу пить станешь или ту? И выбор ох, нелегок. Потому как одна чаша всегда горькая: там жертвенность, трата души, там стойкости немало надо… Другая чаша приманчивей, слаще: так и тянет к ней — горечи избежать. Как же легко тогда увидеть правильный выбор оком-Совестью! И так же легко сделать вид, что не видишь ничего, не понимаешь — смалодушничать, начать юлить, с тяжкого пути на окольные, легкие поворотить, да обходные тропинки искать. Один раз свернул, так уж и другого, и третьего не избежать — путь-то кривенький… Глядь — уже так напутлял, в такой клубок-узел свил дороги жизни своей, что по рукам и ногам опутался, вот уж и потерял себя… А дьявол тут как тут — любит он такие узлы рубить, враз выход укажет.
…Темнота подступила к Алене — душная, кислая. Поморщилась она невозможно человеку таким духом дышать! В нем и воздуху не осталось, один смрад спертый: застарелый запах пота, квашеной капусты, гущи бражной, псины… чего-то гнилостного, прокислого.
Тут будто полная луна в окошко мутное глянула. Чистый голубоватый свет потек холодными волнами, осветил убогое жилье — стол неприбранный, облепленный сонными мухами, тряпье грудой на топчане и ничком на нем Михась, тоже больше похожий на небрежно брошенную одежку, чем на человека.
Лицо Алены строгое, бледное, истончилось в голубом мертвящем свете. И благо, что Иван ее такую не видит, не знает… Алена к топчану неслышным шагом шагнула, рукой-тенью по лицу спящего провела. Он дернулся, завозился.
— Будет спать-то! — насмешливо позвала Алена.
Замер он, и очи распахнул странно, не как люди просыпаются, а будто и не по воле своей — разом, широко. Приподнялся, уставился на Алену, рот медленно раскрылся, вроде закричать хотел, но прохрипел только, словно шею ему сдавило, и глаза безумной жутью налились.
— Оставь… Оставь ты меня, Христа ради!… - выхрипел через силу.
— Неужто не забыл? — опять усмехнулась Алена.
И от слов, от голоса лютым холодом на Михася дохнуло.
— Как забудешь?.. Кажну ночь…
— Вот как? — и удивление Алены холодно, и бровь только чуть поднялась надменно-бесстрастно.
— Христом Богом молю — отпусти ты меня! Чего хочешь? Знаю, вина на мне… Чем исправить? Чем откупиться могу, скажи?
— Откупиться? — Алена медленно к нему склонилась, низко, глаза к глазам. Михась мелко задергался не в силах ни отвернуться, ни отстраниться. — Да что есть у тебя такого, чтоб заменило мне мою жизнь? Душа — и та мелкая, да грязная. Очисть ее сперва, тогда, может, услышу мольбы твои.
