Ира снова посмотрела Инне в глаза.
— Струсила, — прошептала она, — Я струсила. Черт! Я…
Инна подняла ладонь.
— Ладно. Все. Хватит на сегодня «мыльных опер». Утри слезки. Теперь-то все хорошо? Павлуша что-то для тебя сделал?
— Да, — Ира прижала руки к груди. — Он меня спас!
— Ну и молодец.
Ира слабо улыбнулась.
— Он тебя любит. И я тоже хотела бы тебя полюбить. Ради него.
— О, какая честь! Но ты не можешь. Ты меня ненавидишь.
— Знаешь, что он сказал? Он много говорит, и всегда что-то такое… будто лечит. Он сказал, что в мире много боли и ненависти, но нет равнодушия. А значит, мир можно спасти, потому что любовь может превратиться в ненависть, но и ненависть можно превратить в любовь. В этом залог спасения мира — в ненависти, которой пропитано все кругом! О, Павел спасет мир! Я верю. Он все может.
Уголок ее рта нервно дернулся.
— Хочешь, смейся, Нестерова, но я верю — Павел может воскресить человека!
Инна вздрогнула.
— Ты ничего о нем не знаешь.
— Я знаю, что он тебя любит. И я хочу того же. Потому что у меня нет шанса. Вы будете вместе до самой смерти, и после смерти. Вечно. Я не вынесу вечной ненависти.
— И не надо. Да и не с чего. Не будет ничего. Никакой вечной любви нет. Никто не будет вместе. Разбежимся кто куда, как тараканы, и все на этом. Хочешь меня ненавидеть — ради бога. Мне не привыкать.
— Я хочу тебя любить, — в глазах Иры промелькнуло презрение. — Но ты меня любить не можешь. И Павел тоже.
— Он любит тебя. По-своему.
— Нет, не любит. Я грязная.
— Я тоже грязная. Да ты знаешь.
— Нет, — Ира покачала головой. — Твоя грязь — не моя грязь. Ты сама ее выбрала. Ты любишь грязь. А я ненавижу, потому что живу в ней не по своей воле.
Девушка отступила на шаг, разразившись счастливым смехом. Сердце Инны сжалось — Ира выглядела совсем больной.
— Разве можно меня любить? Погоди, сейчас увидишь.
Ира опустилась на четвереньки, приблизила лицо к полу. На глазах ошеломленной Инны медленно провела языком, лизнув пол у ее ног.
Ира поднялась. Ее глаза блестели от слез. На запачканных пылью губах выступила безумная улыбка.
Она высунула черный от грязи язык.
— Видишь? Так я делаю уборку. Я убрала грязь, которую ты принесла сюда.
Инна смотрела в эти глаза, полные отчаяния, и сама заплакала, чувствуя злость и жалость.
Взяла Иру за руку.
— Я люблю грязь. Ты живешь в грязи, я потому я смогу полюбить тебя.
Инна прикрыла глаза и приблизила лицо к лицу Иры. Та порывисто дышала через приоткрытые губы.
Инна поцеловала ее. Почувствовала, по телу Иры прошла слабая дрожь.
Инна обняла Иру. Девушка плакала у нее на плече. Инна гладила ее по тусклым волосам, шепча:
— Не плачь. Я люблю тебя. И Павел тоже.
Инна устало плелась по городу. Она чувствовала себя разбитой. Сумочка на плече весила тонну.
«Возвращаюсь домой», думала она. И усмехнулась над своей судьбой. Вот теперь где ее дом — у Павла. Получается, домом может быть и коробка из-под сапог, если это единственное место, где ты можешь укрыться от дождя или врагов.
День прояснился. Солнце бросало на землю золотые лучи. Очертания зданий обрели четкость.
Инна шагала через парк — и кого, вы думаете, увидала?
Павел стоял у продуктового магазина, беседуя с худеньким, бледным мальчиком в голубой джинсовой курточке.
Инна поправила на плече сумочку, бодрым шагом направляясь к ним.
Мальчик снова рассмеялся и улыбнулся.
Инна, приближаясь, с тревогой и болью разглядывала его. Павел один раз упоминал Диму и его школьные беды.
Он был нереален. Для этого ясного весеннего дня мальчик был чужим, как нежеланный плод. Он портил цельное, гармоничное полотно жизни, очерняя яркие краски.
Инну поразила бледность мальчика, темные круги под глазами, сухие губы. Он был как дети из бедных кварталов, но другой. Меланхолически-красивое лицо, умные глаза, безотчетно гордая осанка говорили, что мальчику не место там, где он находится.
Теперь и Павел заметил ее, и поджидал с легкой улыбкой.
Инна ослепительно улыбнулась.
— А вот и я, ха-ха-ха. Что? Не ждали?
— Ошибаешься, — сказал Павел. — Мы как раз говорили о тебе. Знакомься, это Дима, мой хороший друг.
Инну тронула чуткость Павла. Он не сказал «мой ученик». Когда Павел произнес «друг», лицо мальчика просветлело.
— Дима, это Инна. Я говорил тебе.
— Привет, — прошептал мальчик, не сводя с Инны восхищенного взгляда.
— Привет, красавчик. Павлик учит тебя плохому, а?
— Н-не, — Дима покачал головой. — Мы разговариваем.
— Что ж, он и сигаретой тебя не угостил? Вот дурачок, правда?
Инна встретилась с Павлом взглядом. В его глазах горел ясный, добрый, спокойный свет.
Инна поспешно перевела взгляд на Диму.
— Ну ничего. Я тебя сама научу плохому. Потом спасибо скажешь.
Дима рассмеялся, нервно поводя плечами.
— Павел сказал, ты — актриса.
— Я? Да. Актриса по жизни.
— А кого ты играла?
— О, одну идиотку. Женщина с судьбой. Характерная роль, понимаешь?
Дима ошеломленно промолчал.
— Ну, пошла хвастать, — глаза Павла сверкнули. — Не рассказывай, если можешь показать.
— Да, — кивнул Дима. — Покажи.
— Ага. Разбежались.
Инна покосилась на ухмыляющегося Павла.
— Спасибо, жених, — процедила она. — Подстава стопроцентная.
— Рад стараться, любимая.
Он отвесил легкий поклон.
Заливаясь краской, Инна нервно облизнула губы.
— Что показать-то?
— Что хочешь. Лучше что-нибудь смешное.
— Да, — поддакнул Дима. — Грустного не надо. Смешное давай.
Павел хлопнул его по плечу, и когда Дима обернулся, подмигнул.
Инна повернулась к ним спиной, в раздумье отойдя на несколько шагов.
— Вам нравиться смеяться над Инной, — сказала она, стараясь взбодрить себя.
Повернулась к ним. Павел и Дима затаили дыхание, жадно следя за ней.
Инна закатила глаза, так, что остались видны только влажные белки, как это бывает у слепых. Ее лицо постарело, на нем отразилась глубокая скорбь. На лбу образовались морщины, и кожа будто посерела. Уголки рта скорбно опустились.
Инна захромала к ним, облизывая языком губы, будто ее мучила жажда.
— Инна, — сказал Павел. — Ты чего?
— Никого у меня не осталось, — задыхаясь, прохрипела Инна. Остановилась. Ее шатало. — Одна я в целом свете. Не знала я счастья… и не узнаю.
Ей казалось, это очень смешно. Но смеха не последовало.
