— "…И пошел наш урядник ввысь, как цыган по лестнице на небо…" — бормотнул Старый в сторону. Крысолов же не то, чтобы отказался — но как-то ловко так повернул дело, что предложение хорошее, конечно, даже замечательное, и после окончательного завершения операции обязательно надо будет поговорить об этом….ну, как ребята поздоровеют… Непохоже вообще-то, было, чтобы старшина ему поверил — во всяком случае, больше разговоров о том как им здорово у них будет, не вел. Не молчал, правда, балагурил, покуривал, похохатывал — но и только. А вот Куску, Артем видел, речь старшины как-то и глянулась — глаза у него заблестели, и слушал он его внимательно. Ему и самому представилось, что неплохо было бы к воякам примкнуть….Впрочем, скоро они довольно сильно углубились, копать стало труднее. Приходилось вверх поднимать ведра, не до разговоров стало. Когда отдыхали в очередной раз, Кусок, до того молчавший, странным своим шипо-голосом рассказал, что на Кавказе так и вовсе не хоронят. Но и не сжигают — дерева мало, не всегда достать можно. Так они там придумали мертвых своих на камнях оставлять — в недоступном месте, ну или на помосте каком. Столбы только надо, говорил, обязательно железом оббить. Вот, а потом — их уже птицы расклевывают, а кости они потом толкут в порошок, а там уж — от достатка зависит — если род богатый — так и кости в тесто замешивают и птицам отдают. А нет — так просто по ветру развеивают. Артему чудно показалось, а Старый только плечами пожал:
— На Тибете так всегда и делали, испокон веков и даже до Херни. Оттуда, наверное и пришло, хотя и сами могли додуматься. Ничего нового под луной нет, и все было. Может и та же Херня, на Тибете. Чем дальше мы в этом мире живем, тем больше, я убеждаюсь в том, что у человечества этот случай — просто в череде многих ему подобных. Что, в общем-то, не может не радовать: выходит, род людской эту беду благополучно переживал, да так, что и забывал напрочь о ней до следующего раза. Так что-то — как у тех же аборигенов, австралийских — песни да легенды, да мифы… Ну, или как у нас — страшные сказки про то, что на Лысой горе копать нельзя…. А чего нельзя — про то только пять поколений помнили — что там зомбаки недобитые лежат, а шестое — уже забыло. Даже вот то, что покойникам дорогу еловыми лапками устилают, вперед ногами несут, а самих без обуви хоронят (откуда "белые тапочки" — то и пошли, в них и вправду хоронили, а поначалу — и вправду без обуви!) — чтобы оживший мертвяк, во-первых, дорогу к дому не запомнил, а только бы на погост, во-вторых — если и вздумает возвращаться, все ноги бы исколол, босые. И, я так думаю — поначалу там не веточки еловые были, а натуральные колючки сшипами в палец, а на могилках не веночки ставили, а целые заграждения из тех же ветвей еловых — вроде этакой "спирали Бруно" того времени.
— Про ноги и венки — это вряд ли, — усомнился Крысолов. — Зомбакам ведь по фигу боль.
— А кто знает, какие тогда зомбаки были? — возразил Старый. — Я думаю, что наша "шестерка" отличается от вируса того времени, как штамм бациллы чумы, взращенный в отряде 731 Квантунской армии, от такой же чумы — но: обыкновенной. Может тот вирус только через укус передавался, а обыкновенный покойник "от старости" лежал себе смирнехонько, может те зомби и боль чувствовать могли. Я вот только знаю, что никакое действие человек не будет выполнять сколь-нибудь долго, если под ним нет твердого, просто таки убойного обоснования. А елки на дорогу мертвецам — как минимум, тысячу лет кидают, а мне так сдается — и куда как больше.
Могилу они закончили копать уже ближе к обеду и по очереди вылезли по короткой приставной лестнице. Скоро и Сикоку привезли, на "буханке" больничной.
Банан тоже на ней приехал, и хотя видок у него был еще тот: с темными кругами под глазами, с синевой возле крыльев носа — издаля точно можно и за зомбака принять, как того же Дмитрия когда-то — держался он уже уверенно, даже пижонистость давешняя начала возвращаться: халат больничный, такой же синий, как Дмитрия, он этак небрежно запахивал, не вынимая рук из карманов. Кстати, халат этот называется "халат госпитальный", вот — это Старый уже Артему сказал, при случае. Т-е-еплый, говорит, особенно если тот еще, что при Союзе сшили, на дежурстве, если ночью в другой корпус зимой бежать надо — незаменимая вещь.
Пижонистость эта, впрочем, с него слетела быстро — как только открыли обитую жестью крышку гроба. Он понуро всматривался в начавшее меняться лицо следопыта и плечи его начали мелко подрагивать.
Варька тоже приехала, и Дмитрий — с дежурства отпросился, сказал. Говорить долго не стали — а чего говорить? Дать над гробом клятву свирепых морфов безжалостно уничтожить? Или заслуги покойного над вырытой ямой начать перечислять? Глупо как-то — вот и не говорили они ничего. На длинных веревках в могилу гроб опустили, да Крысолов, порывшись в кармане, нашел несколько гильз и бросил их на крышку — это традиция такая у охотников. Зарыли тоже быстро, дали залп, из того, что было у кого. Из подобранных гильз, опять таки, на могиле крест выложили. Вот и закончен твой путь, следопыт Сикока. Цой Ким Пакович, повар ресторана корейской кухни. По нынешним временам — так и очень хорошо закончен. " В месте злачнем, в месте покойнем" — так как-то батя читал по старому молитвослову. Артем еще тогда удивлялся, что, мол, как это: в нехорошем, "злачнем" месте человеку надо находиться, но батя объяснил, что это просто из старого языка выражение, в "богатом злаками" месте просто означает. Вот как у них деревня — тоже можно сказать — злачное место.
— … А Сикока — он и вправду поваром был? — спросил Артем Старого. Они поминали умершего товарища в одной из многочисленных закусочных поселка, ориентированных на лекарственных караванщиков. Поначалу хотели примоститься в той самой кафешке в подвале больницы, где они вчера утром с Крысоловом завтракали, в то время, как их тачку заныкали (нашлась, нашлась машинка-то — хоть и не в больничных гаражах, а рядом где-то — а вот, нарисовалась. Подошли охранники больничные, да и спросили так невинно — не ваша ли "Нива" красненькая у ворот стоит. Ага, пятидверная…. Да нет, не знаем, мы подошли — а она уже стоит, ну мы слышали, что у вас такая была, дай, думаем, скажем…), но как то сыты уже по горло были все этой больницей. А Банан с Куском аж рвались из нее. Удивительно даже, как это такие, как Старый и Дмитрий этот в таких учреждениях всю свою жизнь проводили, и не надоедало оно им. Вот и Варька, туда же…
Старый поморщился:
— Ай, ладно, из Сикоки повар был, как из Куска — балерина. Как он сам говорил, он обыкновенным работягой где-то в конторе пахал, разве что, без охоты жить не мог. А это уж потом его земляк какой-то на работу в ресторан к себе взял — Сикока на корейском базарил лучше даже самого хозяина, вот он и впаривал посетителям — дескать, шеф-повар у меня из самого Сеула, самые ответственные блюда готовит, к людям в зал его выводил. Сикока им в белом халате покланяется, на корейском их, улыбаясь, в пешее эротическое путешествие пошлет, а те довольные, как слоны, чаевые ему башляют. Посетителям то и невдомек было, что всю эту ихнюю корейскую экзотику русский Толик да татарин Джамаль строгали — за что им Сикока честно две трети чаевых и отваливал. Мы его один раз только и уговорили собаку приготовить. Он и приготовил, только сдается мне, собачку уже зомбанутую где-то взял… Мы с тех пор и зареклись его готовить просить. А следопыт — да, хороший был.
