Жюльен. Но я ревновал потому, что любил! Если другой мужчина тебя полюбит, он станет так же ревновать, как я.
Коломба. Нет. Или, вернее, мне будет только смешно, и от этого моя жизнь печальнее не станет.
Жюльен. Арман тебя не любит! Ты же сама это знаешь.
Коломба. Знаю только, что он любит меня так, как мне нужно, и этого достаточно. Любит со мной посмеяться, говорит мне, что я красивая, доставляет мне маленькие радости и подносит мне маленькие подарочки, возится со мной.
Жюльен. Я… мне… мною!.. Будто нет других слов.
Коломба. Да, козлик, я теперь ученая. И ты только потому так опешил, что прежде эти слова говорил ты сам, только ты.
Жюльен (кричит). Но мне больно, Коломба!
Коломба. Да, Жюльен, все это очень грустно. И мне тоже было больно.
Жюльен. Я причинял тебе боль, не подозревая об этом, ведь мои упреки, мое ворчание — это же моя любовь к тебе.
Коломба (отчужденно). Нет, Жюльен, к самому себе.
Жюльен. Какие ты глупости говоришь!
Коломба. Ту, которую ты любил, ту, которую ты хотел видеть во мне, ты сам выдумал. И это была не я! Теперь я хочу, чтобы меня любили со всеми моими маленькими достоинствами и недостатками. Хочу, чтобы тот, кто меня любит, получал радость. А ты никогда не получал от меня радости, и ты никогда не научишься понимать женщин, а ведь единственное, что они умеют делать, — это доставлять радость. И не следует лишать их этого. А сейчас, Жюльен, я действительно опаздываю. Мы сказали все. Пусти, я пойду переоденусь.
Жюльен (хватает ее за руку). Нет!
Коломба. Пусти!
Жюльен. Нет!
Коломба. Грубиян! Грязный скот! Мне же больно. Только на грубость ты и способен. Ты ведь сильнее. Можешь дать мне пощечину, как тогда в уборной. Думаешь, я забыла? Я ничего не забываю! Ну, что ж ты молчишь, бей! Ты сильнее.
Во время их разговора рабочие унесли все декорации и мебель, за исключением кушетки, на которую они упали во время их ссоры. Рабочие приближаются.
Машинист сцены. Мсье Жюльен, пора уносить кушетку.
Жюльен молча подымается, рабочие уносят кушетку. Жюльен привлекает к себе Коломбу. Они одни стоят посреди огромной пустынной сцены, освещенной только рабочей лампой.
Жюльен. Послушай, Коломба. Глупо было так кричать. Теперь я скажу несколько слов абсолютно спокойно. Хочешь выслушать меня?
Коломба. Нет.
Жюльен (берет ее за руку). И все-таки тебе придется выслушать.
Коломба. Ты сильнее. Ты даже можешь меня убить, если захочешь. Несчастный, обманутый муж! Можешь смело рассчитывать — тебя оправдают.
Жюльен. Я только хочу спросить тебя об одном. Обещай ответить на мой вопрос.
Коломба. Смотря по тому, на какой. Спрашивай.
Жюльен. Почему, когда я пришел сегодня к тебе в уборную, ты бросилась мне на шею?
Коломба (мягко). Потому что мне было приятно тебя увидеть. Правда, правда.
Жюльен. Почему ты так мило расспрашивала меня о моей жизни, беспокоилась обо мне?
Коломба. Потому что я не хочу, чтобы ты был несчастным.
Жюльен. И потом, когда я стал тебя расспрашивать, когда я подозревал всех и каждого, почему ты все отрицала, говорила, что ничего худого не сделала? Почему ты клялась, что любишь только меня?
Коломба. Ты был так нелеп со своими подозрениями! Не могла же я взять и сказать тебе: да. Ни тем более открыть тебе правду, чтобы тебе стало еще больнее. Я тебя очень люблю, ты завтра уезжаешь, я боялась, что ты там будешь мучиться в одиночестве. Я вообще предпочла бы, чтобы ты ничего пока не знал.
Жюльен. Почему же ты взяла мои руки в свои и поцеловала, почему обвила ими свою талию?
Коломба. Чтобы ты мне поверил, чтобы доставить тебе удовольствие.
Жюльен. И не спроси я Армана, поверь я тебе, ты, вернувшись после этого ужина, легла бы со мной в постель?
Коломба. Да.
Жюльен. Позволила бы себя ласкать, была бы моей?
Коломба (невозмутимым голоском). Конечно.
Молчание.
Жюльен (бормочет). Ничего не понимаю.
Коломба. Вечно ты ничего не понимаешь. Я тебя очень люблю, вот и все. А ты там один, ты три месяца провел без женщины — ведь я же знаю, бедный мой козлик, что ты меня никогда не обманывал. Если бы ты ничего не узнал, не стала бы я выдумывать, что у меня, мол, мигрень или болит живот, чтобы лишить тебя удовольствия. Не чудовище же я, в самом деле!
Жюльен. И ты позволила бы взять тебя как уличную девку, не получая никакого удовольствия?
Коломба (шепчет искренне). Почему никакого удовольствия? Я люблю, когда ты меня ласкаешь.
Жюльен (кричит). А Арман?
Коломба. И когда Арман — тоже. Просто это совсем разные вещи. У тебя редкий талант все усложнять.
Жюльен. И ты ему об этом сообщила бы?
Коломба (с негодованием). Зачем? Это его не касается! С чего это ты взял, козлик? Арман на меня никаких прав не имеет. Этого еще только недоставало! Конечно, мы друзья, конечно, мы нравимся друг другу… А ты вроде как с войны вернулся или почти с войны… Посмотрела бы я, как он осмелился бы заикнуться! Запомни, я никогда не разрешаю ему плохо о тебе отзываться. Пойди спроси его самого, позволила я хоть раз насмешничать по твоему адресу. За кого ты меня, в конце концов, принимаешь?
Молчание. Ошеломленный, Жюльен не смеет продолжать расспросы.
(Тихо.) Ну как, козлик, могу я теперь пойти переодеться? Им уже, верно, надоело сидеть в карете и ждать. Обещаю тебе у «Максима» не задерживаться и как можно скорее вернуться домой.
Жюльен (спрашивает как бы про себя). Но ведь мы же с тобой по-настоящему любили друг друга, оба любили, скажи, Коломба?
Коломба. Да, козлик.
Жюльен. Мне стыдно спрашивать тебя об этом… Ты не притворялась?
Коломба. Нет, козлик, никогда.
Жюльен. Тогда почему же, почему? Ни за что мне этого не понять. Ведь уехал я сравнительно недавно. Ведь не война же это, в самом деле, когда женщина уже не в силах выдержать одиночества и сама не знает, как и почему в один прекрасный день уступает первому встречному мужчине… Тебя ведь ничто не вынуждало… Очевидно, ты любишь Армана больше меня?
Коломба. Нет, козлик.
Жюльен (смиренно). Но все же одинаково со мной?
Коломба. Что же я, по-твоему, сравниваю? Странный народ вы, мужчины. Будто только это одно и важно. Просто маньяки какие-то. Не могла же я в самом деле повсюду ходить с Арманом, позволить ему ухаживать за собой, возиться со мной целыми днями, а потом сказать ему «нет»? Надо, дружок, попытаться понять и это!
Жюльен (страдальчески кричит). Но я пытаюсь! Все время только и пытаюсь…
Коломба. Нет, надо попытаться понять, как мы понимаем, а не обязательно по-своему!
Жюльен. Значит, если бы я остался здесь, если бы ничего не заметил, ты принадлежала бы нам обоим? О, какой стыд!..
Коломба (раздраженно повторяет). «Если бы», «если бы»!.. Я живу без всяких «если». Если бы ты остался, тогда бы я и подумала, что делать. Но тебя не было. И это тоже твоя вина! Незачем вечно обвинять других, не надо было оставлять меня одну…
Жюльен. Но рано или поздно меня, как и всех, должны были призвать в армию.
Коломба. Если бы ты меня любил, тебя бы не взяли! Тебе предлагали, а ты сам не захотел. И тогда-то я поняла, что ты думаешь только о себе, что мне надо самой о себе подумать, больше ведь некому!
Жюльен (неожиданно мягким голосом). Бедняжка моя Коломба…
Коломба (сразу растрогавшись своей участью). Конечно, бедняжка. И не воображай, что женщинам все это так уж весело! И не воображай, что страдания красят женщину… Мне надо сейчас быть очень красивой, а это нелегко!
Жюльен. Бедная двухгрошовая Коломба… Ты думаешь только о своем ужине… Я любил тебя, как маленький мальчик любит свою мать, как любит мальчик другого мальчика, с которым он ночью в дортуаре пансиона расписался кровью в дружбе на жизнь и на смерть; как товарища, вместе с которым борешься, живешь всю жизнь, пока оба не состарятся, не станут дряхленькими, седыми и у них останется лишь одно: сидеть рядышком и, закрыв глаза, вспоминать былое… И кроме того, я любил тебя как настоящую женщину… И в плохом, и в хорошем, и в ссорах, и в молчании, когда так глубоко знаешь друг друга, что уже нет нужды в словах… И ради всего этого я отказался от своей прекрасной мужской свободы, от приключений, которые ждали меня, как и других, под золотым солнцем, от еще неизведанных морей и девушек, всех девушек, которых я встречал на улице и проходил мимо… Все это я отдал тебе, отдал без сожаления лишь для того, чтобы стать старичком, пусть смешным, но зато блаженствующим рядом с тобой, на которого ворчат за то, что он надымил своей трубкой, который выклянчивает два су на газету… Все это в моих глазах выглядело вполне достойным мужчины приключением, потому что я любил тебя.
