— А вы знаете, я того… — классик…
Режиссер перестал хвалить пьесу и уставился на папу.
— Классик, классик, — повторял папа. — Можете не сомневаться.
— Не понял, — сказал режиссер.
— А вы подумайте, — ответил папа, встал и вышел.
Когда папа пришел домой, Саша сказал ему, что звонил режиссер.
— Ну и черт с ним! — бросил папа, чем страшно удивил Сашу.
Весь вечер папа вел себя крайне странно и непоследовательно. Вновь позвонил режиссер и умолял папу дать прочитать пьесу, но папа не дал! Потом папа позвонил сам и сказал кому-то, что ни о каких часах писать не намерен!
— Кому Мухаммед подарил, тот пусть и пишет! — сказал папа и бросил трубку.
Затем он подошел к Саше и вручил подарок — беговые коньки.
— За что? — растерялся Кац-младший, но вместо ответа получил подзатыльник. Затем папа встал посредине комнаты, расставил ноги, скрестил на груди руки и начал читать:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Что ищет он в стране далекой,
Что кинул он в краю родном?..
Папа читал весь вечер. Сначала он читал поэзию, затем перешел на прозу. К полуночи папа выдохся.
— Вот это — классика! — сказал он и попросил чаю с лимоном.
На следующее утро на втором этаже школы, где учился Кац-младший, на стене, где висели портреты классиков русской литературы, между Чернышевским и Гоголем появился портрет папы Каца. Он был немного больше остальных, но не потому, что Саша ставил папу выше великих писателей, а только потому, что другого дома не оказалось.
Портрет висел долго, до большой перемены… Затем его сорвали, а Саше поставили двойку по поведению. Может, папа обиделся за сына, может, за свой портрет, может, еще за что — неизвестно, но вскоре они все решили уехать… От Нины Антоновны, от режиссера, от шейха Мухаммеда и его часов… Нина Антоновна очень шумела.
— Видали мы русских классиков, которые уезжают!!! — кричала она.
…Кац-младший уже забыл ее. Он прекрасно говорит по-английски. Папа английский учить отказывается. Он бродит по Манхэттену и твердит свой «Белеет парус…» Что с него взять — русский классик!..
Круглый год он носил фетровую шляпу с большими полями, но все мальчишки во дворе знали, что под шляпой у него лысина. Трудно сказать, когда это заметили. Возможно, когда он здоровался, слегка приподнимая шляпу и наклоняя голову.
Во дворе все знали друг друга, все друг с другом здоровались, слегка наклоняя голову, а из настежь открытых окон всегда неслась одна и та же мелодия — «Танго соловья».
Но он уже давно перестал снимать шляпу, он кланялся в шляпе, и все равно все знали про лысину. Вполне возможно, что обо всем разболтала соседка — дома-то он ходил без шляпы. А она могла разболтать, поскольку полы в местах общего пользования он мыл чрезвычайно плохо, и за ним приходилось перемывать. Короче, причина так и осталась невыясненной, но все обитатели дома, до двенадцати лет включительно, знали, что под шляпой ничего нет…
Нельзя сказать, что над двором висел постоянный крик «Лысый!» — это было бы неправдой. Утром, когда он уходил на работу, никакого крика вообще не было — мальчишки спали, и можно было смело появляться вообще без головного убора, неся его в руке. Но он этого себе не позволял. Мальчишки могли его увидеть только вечером, когда он возвращался со службы. Они занимали позицию за поленницами дров, разбросанными по всему двору, и стоило ему показаться под аркой, как раздавался разбойничий посвист, после чего следовало: «Атасс! Лысый идет!».
Первое время он не реагировал, всем своим видом показывая, что это относится не к нему, и широко улыбался всем этим ухмыляющимся рожам, высовывавшимся из-за поленниц. Затем он перестал улыбаться, стал ходить гордо и даже купил тросточку, важно постукивая ею по каменным плитам дорожки, ведущей к его подъезду. Ему казалось, что то их отвлечет и переключит внимание на тросточку, и что они начнут кричать хотя бы «Эй, пижон!» Но ничего подобного не случилось, кроме того, что один из них поинтересовался: «Эй, лысый, где тросточку достал?» Он запустил в него тросточкой, но не попал… Этот «один», которого все звали «Тарзан», вообще был заводилой. Лысый это сразу заметил. Как-то раз, когда «Тарзан» куда-то уехал с родителями, во дворе сразу наступило перемирие. Лысый даже решил провести эксперимент Он встал посреди двора, снял шляпу и минут пятнадцать стоял с непокрытой головой — ниоткуда не раздалось ни звука. Он бы так стоял дольше, если бы не дворничиха.
— Грамотный, — сказала она, — а в мороз без шляпы стоите. Вот голову застудишь — будешь знать!..
Он отряхнул с лысины снег и побрел домой.
Через неделю «Тарзан» вернулся, и война возобновилась с новой силой.
Но лысый уже знал, с кем бороться. Нет, он, конечно, стерпел бы если б его называли «лысым» один на один. Один на один он бы, может, многое стерпел, но иногда он возвращался с дамой…
Лысый шел на разные хитрости — один раз он пустил даму вперед, а сам появился минут через десять. Но «Тарзан» заорал:
— Эй, лысый, ты чего даму бросил?!
Тогда он изменил тактику и на следующий раз ждал даму дома. Лысый стоял у окна, и не успела она появиться во дворе, как к ней подскочил «Тарзан».
— Вы к лысому? — скромно спросил он. — Я вас провожу, это четвертая квартира…
Терпение покинуло лысого. Он выпрыгнул из окна и на глазах у дамы стал гоняться за «Тарзаном». Они петляли между поленниц, взлетали на крыши сараев, ныряли в подвалы, заскакивали в одну парадную и появлялись из другой, и весь двор с интересом наблюдал за этой погоней.
Несмотря на то, что все были на стороне лысого и давали многочисленные советы, он так и не поймал «Тарзана», а дама покинула его и, как говорили — навсегда!
Инвалид Сарычев из тринадцатого номера утверждал, что своими ушами слышал диалог, происшедший между дамой и лысым. Сидя на скамеечке и покуривая «Дукат», он рассказывал всем желающим историю прощания лысого и дамы.
— Эта гражданка, конечно, любила лысого, — говорил Сарычев, — тут и думать нечего. Но она, ядрена мать, не могла понять, чегой-то он в шляпе и в габардиновом пальте за пацаном сигал. Она его так и спросила, лысого-то: «Чегой-то вы, ядрена мать, за парнишкой в шляпе и в габардине сигаете?» А лысый ей так прямо и заявил, мол, в чем хочу, в том и буду сигать. И не ваше, мол, дамочка, дело!
Тогда тая так загорелась и заявила: «Извините, мол, но в таком случае, я вас покидаю. Хотя только что любила…» И пошла, значит. А он, значит, шляпу-то свою снял, башку, значит, свою лысую почесал и говорит: «Ну и катитесь к чертовой бабушке». А тая обернулась и говорит: «А еще в шляпе!» И ушла навсегда.
Вот так они и расстались».
Все внимательно слушали Сарычева, хотя прекрасно знали, что лысый таких слов не употребляет и никогда не имел габардинового пальто…
…Лысый долго думал и, наконец, дал объявление об обмене. Но кому нужна была его комнатка, упирающаяся окном прямо в стену другого дома. Тем более, всех желающих встречал «Тарзан» и охотно рассказывал, какие страшные соседи у лысого, что они только и делают, что пьют и скандалят, и только из-за этого лысый и меняет…
«Тарзан» не хотел, чтобы лысый переезжал, но лысый все-таки перехитрил его. Он заключил договор с какой-то экспедицией и укатил на остров Диксон.
«Тарзан» не знал, куда себя деть. Он слонялся по двору, стал мрачным и, как рассказывал инвалид Сарычев, «вдруг, с горя, взялся за учебу»…
Когда лысый вернулся, «Тарзана» уже во дворе не было. Лысый холил по двору в той же потертой шляпе и спрашивал у всех, где он, но даже инвалид не знал, куда же переехала тарзанья семья…
Лысый располнел, женился и перестал носить шляпу. Двор заасфальтировали, убрали дрова и разбили клумбы. Потом вообще всех переселили, и дом пошел на капитальный ремонт… В новый дом въехали новые люди, никто никого не знал, и никто друг с другом не здоровался. Окна были закрыты, и каждый играл свою музыку в своей квартире…
Лысый снова поселился в четвертой, но на сей раз она принадлежала только ему, его жене и двум его детям. Он уже не вспоминал, что он лысый, потому что какое это сейчас имело значение?..
Однажды он шел по Невскому и вдруг увидел «Тарзана». Лысый не мог объяснить, как он узнал его сзади, но это был он. «Тарзан» шел под руку с прекрасной женщиной, в левой руке у него была тросточка, а на голове, несмотря на дикую жару — шляпа.
И лысый все понял. Он подпрыгнул от радости, набрал в легкие воздуха и что было мочи, крикнул:
— Эй, лысый!
Шляпа на голове «Тарзана» подскочила, но он не обернулся, а как показалось лысому, даже ускорил шаг.
— Эй, лысый, — крикнул он снова, — где тросточку достал?
«Тарзан» сорвался с места и побежал. Женщина остановилась.
