Так вот, на нашем участке всего на одно место было целых два кандидата: братья-близнецы Хусаиновы, оба директора заводов, оба члены партии, оба – молодые, оба – Пети.
И вот, значит, мы с женой сначала растерялись. Кого выбирать? Одинаковые, черти, как два куриных яйца. Ведь есть же нормальные близнецы, которых хоть как-то отличить можно. А эти – ну прямо отражение в зеркале. На собрании их доверенные лица объяснили, что близнецы эти, Хусаиновы, не простые близнецы, а по медицинской терминологии – однояйцевые. Мы сначала подумали, ага, значит, мужики с дефектом. Им бы таким обоим – прямая дорога в Верховный Совет по старым понятиям. Но нам объяснили, что это только терминология, а мужики они оба нормальные, без дефектов.
Сели мы с женой после собрания, пообсуждали, а мнения ну прямо разделяются, и все. И написали мы тогда письмо на телевидение, чтобы, значит, оно устроило среди них теледебаты. Чтобы мы могли их внутренний мир прощупать, раз внешний у них совершенно одинаковый и не прощупывается.
И глядим, через недельку в программе телевидения, точно, теледебаты между кандидатами в депутаты Хусаиновым Петром Петровичем, членом партии, директором завода и Хусаиновым Петром Петровичем, директором завода, членом партии.
А к этому времени нам уже объяснили, почему они оба молодые, оба – Пети. Дело в том, что, как только они родились, их назвали Ваня и Петя. Но тут же перепутали. Решили, чтобы больше не путать, назвать их обоих Петями, пусть живут.
В назначенный день сели мы у телевизора и приготовились к прямой пропаганде. Вначале появилась женщина-корреспондент.
– Итак, начнем, – сказала она, – наши зрители спрашивают вас обоих, Петры Петровичи, что вы считаете главным в своих предвыборных программах?
Первым начал Петр Петрович Хусаинов:
– Главным я считаю – это накормить народ.
– А я считаю, – добавил Петр Петрович Хусаинов, – это, все-таки, народ накормить.
От таких слов у меня внутри словно ангел босиком пробежал с килограммом мяса – так потеплело. Вот, думаю, хорошие кандидаты, жаль, что только один пройдет, а вдвоем они бы быстрее накормили. Присмотрелся я к ним, а они, оказывается, не такие уж одинаковые: у одного – синий костюм, похоже, финский, у другого – зеленый, похоже – английский. Большое дело – теледебаты.
И тут синий Петр Петрович как раз добавляет, что неплохо бы еще этот самый народ и одеть. А зеленый Петр Петрович говорит:
– И обуть.
А синий:
– Я сам разденусь, а народ одену.
А зеленый:
– А я сам разуюсь, а народ обую.
– А я сам с голоду помру, но народ накормлю.
– И я помру…
Тут корреспондент их прервала и говорит:
– Кстати, о птице. Только что поступил вопрос по телефону: «Правда ли, что вы отовариваетесь продуктами в спецраспределителях?».
– Неправда, – сказал синий Петр Петрович, – я отовариваюсь, где все, в обычном магазине. Только вход с другой стороны.
– А я вообще не отовариваюсь, – сказал зеленый Петр Петрович, – мне привозят.
– Это ветераны отовариваются, – добавил синий, – от них все беды.
Корреспондент кивнула головой и сказала:
– Ваши избиратели спрашивают, в какой квартире вы живете?
– Я – в маленькой, – сразу ответил синий Петр Петрович.
– А я в очень маленькой, – не задумываясь, сказал зеленый Петр Петрович.
– А я еще меньше.
– А я – вообще на вокзале.
– А я – на автовокзале.
– А я – в комнате матери и ребенка.
– А я – только ребенка.
– А я вообще нигде не живу.
Пока зеленый Петр Петрович думал, что бы еще сказать, корреспондент спросила:
– А сколько вы получаете?
– Я – мало.
– А я – очень мало.
– А я – еще меньше.
– А я – меньше некуда.
– А я – на рубль меньше.
– А я – вообще не получаю.
– А я в день получки свои отдаю.
– Спасибо, – сказала корреспондент, – а как вы относитесь к молодежи?
– Я – хорошо.
– А я – очень хорошо.
– А я – лучше некуда.
– А я еще лучше.
– Да я без молодежи, как без рук.
– А я – как без ног.
– Извините, а как вы относитесь к Сталину? – спросила корреспондент.
– Я – плохо.
– А я – очень плохо.
– А к выводу войск из Афганистана? – вставила корреспондент.
– Я – хорошо.
– А я – вообще замечательно.
– А к вводу? – спросила корреспондент.
– Я – плохо.
– А я – хуже некуда.
– Ваше отношение к кооперативам? – спросила корреспондент.
– Положительное.
– Очень положительное.
– Я их просто люблю.
– А я их люблю выше крыши. Я жену так не люблю.
– Вот, кстати, о женах, – сказала корреспондент, – у вас спрашивают, правда ли, что вы женаты на дочери бывшего первого секретаря э-э…
– Неправда! Перед тем, как идти на телевидение, я с ней развелся.
– А вы? – спросила корреспондент зеленого Петра Петровича. – Правда ли, что ваша жена – двоюродная сестра бывшего Председателя президиума…
– Неправда! Вы видите, я пишу заявление? Это – на развод. Она мне больше не жена.
Корреспондент продолжила:
– Многие зрители озабочены состоянием экологии в нашем городе. Говорят, что ваши заводы…
– Неправда! Мы спускаем в речку только экологически чистый мазут.
– А мы – только экологически чистый цианистый калий.
– Но на ваших заводах нет очистных сооружений, – сказала корреспондент, – когда вы их построите?
– Завтра.
– А я – сегодня.
– А я – прямо сейчас. Разрешите позвонить (набирает номер). Вася, приступай! Через пять минут доложишь (кладет трубку). Все, построили.
– Прошу прощения, – вставила корреспондент, – как вы считаете, к какому крылу партии вы относитесь, к правому или левому?
– Я – к левому.
– А я – к крайне левому.
– А я – левее некуда. Левее капитализма.
– А я – на полметра левее.
– Тогда извините, – прервала корреспондент, – зачем вам это нужно?
– Мне – не нужно.
– А мне – тем более.
– Да я чихать хотел.
– А мне – вообще наплевать… Главное, чтоб избрали.
– А мне главное, чтоб мандат.
Корреспондент подвела итог:
– Вы поняли, дорогие зрители, что перед вами выступили два совершенно достойный кандидата. Так пожелаем им обоим счастья и успехов на этом нелегком политическом поприще.
Я до самых выборов мучился: кого выбирать? Зашел в кабину и обоих вычеркнул. Когда вычеркивал – плакал. Таких ребят загубил: и накормить, и одеть, и обуть. Из других кабинок, смотрю, люди тоже в слезах выходят.
Так и зарубили достойных из достойных. Поэтому я обращаюсь к избирательным комиссиям, если без них нельзя обойтись: в следующий раз утверждайте хоть близнецов, хоть тройняшек, хоть кого, но пусть хотя бы один из них будет с родинкой на щеке. Чтоб отличить можно было.
Я подумал: уж если с кем-то встречаться в музыке, то лучше с Шопеном. И пошел на концерт в филармонию. Почему концерт ожидался хорошим? Во-первых, потому, что ожидался Шопен. Во-вторых, пианистка ожидалась известная. В-третьих, в зале передо мной никто не сидел, не маячил. Зал полон, а передо мной – никого. Бывает же такое в жизни – повезет ни с того ни с сего, а спасибо сказать некому.
Когда на сцену вышла пианистка, обаятельная, величественная и почти молодая, все сразу стихли и напряглись. Она элегантно прохаживалась по сцене на фоне открытого рояля и до того просто набрасывала творческий портрет великого композитора, что с Шопеном для меня сразу все стало ясно. Затем она объявила два ноктюрна и села за инструмент. Перед игрой ей пришлось подождать, пока не рассядутся опоздавшие. И вот тут передо мной на свободное место сел Гриша. Я сразу узнал, что это Гриша. Потому, что на руке его была татуировка: «Гриша». Вид у Гриши был такой, как будто человек в поезде ехал недели две. Но я сосредоточился на Шопене. Тем более, что зал уже наполнила его божественная музыка. Пианистка невидимыми нитями приковывала к себе, и образовался такой треугольник – я, Шопен и пианистка. И больше – никого. Но оказалось, что еще и – Гриша. Потому, что правой рукой он начал нервно чесать свою голову, локтем разрывая все мои связи с Шопеном. Я подался корпусом влево и с трудом наладил прерванный контакт. Но и Гриша не сидел, сложа руки. Вторую руку он запустил за ворот пиджака и начал яростно чесать между лопаток, кряхтя от удовольствия. Возможно, от Шопена у него пошли по телу мурашки, и он снимал неприятные ощущения. Я наклонился вправо. Гриша – тоже. Чесаться он перестал, но вскинул взъерошенную голову вверх и стал изучать лепные украшения на потолке. Из его волос мне на колени выпала обгоревшая спичка. Я положил спичку на место, откуда она выпала, и нервно сместился влево. Сзади раздался чей-то недовольный выдох в мой затылок. Я замер в этом положении. Во мне все кипело и бушевало. Ни один композитор не вызвал бы во мне бурю таких сильных чувств, как этот Гриша. А он тем временем наклонился тоже влево и достал из своей хозяйственной сумки на полу кукурузную палочку. Поужинав палочкой, Гриша секунды четыре сидел, не двигаясь. Потом он наклонился к своим ботинкам. Мне самому стало интересно, что он собирается делать с ботинками на концерте. Может, они ему жмут, поэтому он вертится? Я тоже наклонился и посмотрел. Гриша подтянул носки на обеих ногах. Видимо, от музыки носки у него сползли. Только тут я заметил, что мои соседи справа и слева тоже заглядывают вниз, интересуются, что там делает Гриша. Оказывается, он не только меня заинтриговал. Тут меня тихонько тронули сзади и спросили:
