Не надо пускать Дусю на солнце. Пусть солнце останется самим собой и светит нам всем как умеет.
1950
В ленинградском журнале было напечатано несколько небольших стихотворений. Мне очень понравились «Ледяные солдатики»:
На крыше сосульки всю зиму висят,
Они, как солдатики, дом сторожат,
Растают солдатики этой весной,
И больше они не вернутся домой.
Они не увидят весною свой дом,
Они не узнают, как мы здесь живем,
Они не увидят зеленых садов,
И им не увидеть на грядке бобов.
Под стихами стояла подпись неизвестного мне автора: А. Троицкий.
Через год я был на концерте в клубе. Ленинградская артистка Воробьева читала сказку «Волк и семеро козлят»:
В лесной избушке маленькой,
Где рос цветочек аленький,
Жила коза с козлятами,
Послушными ребятами…
Старая сказка была в новой поэтической редакции, а бой козлят с волком поэт описал задорно и весело;
— Вперед, вперед, отряд
Воинственных козлят!
Бежим скорее к елке,
Убьем злодея волка.
— Постой, — сказал тут Бука
И выстрелил из лука.
Стрела влетела в сердце,
Пробила в сердце дверцу.
Убит злодей косматый,
И празднуют козлята.
…Какой счастливый час
У козликов сейчас!
Сидят они у печки,
Сверкают ярко свечки…
А козликов мамаша
На кухне варит кашу.
В углу затихли мыши,
На двор кот Васька вышел,
В окно глядит луна,
Такая тишина
В лесной избушке маленькой,
Где рос цветочек аленький.
По окончании концерта я прошел за кулисы, чтобы узнать у Воробьевой имя автора сказки.
— А. Троицкий, — сказала артистка,
— Молодой, старый?
— А вы познакомьтесь с ним. — И Ольга Ивановна Воробьева, хитро улыбнувшись, дала мне адрес А. Троицкого.
При первой же поездке в Ленинград я наведался по адресу, записанному у меня в блокноте.
Большой дом по улице Перовской. Три звонка. Дверь открывает молодая женщина.
— Можно видеть поэта Троицкого?
— Поэта?
Женщина как будто удивлена вопросом, но потом, словно вспомнив что-то, мягко улыбнулась и пригласила войти в комнату.
— Шурик, к тебе пришли.
Я оглядываю комнату и никакого Шурика не вижу.
— Шурик! — уже строже говорит женщина и, обращаясь ко мне, добавляет: — Мне пришлось сегодня наказать его. Прихожу домой, а Шурика нет.
— Шурик!
Снизу, словно из погреба, раздается тяжелый вздох, потом наступает пауза, вслед за которой еще вздох, и из-под дивана выползает курносый десятилетний мальчик. Его веснушчатое лицо выражает и злость и недовольство одновременно.
— Знакомьтесь, А. Троицкий, — сказала женщина, приглаживая мальчику взъерошенный чубчик.
Мальчик подал руку и с горечью пробурчал:
— Вот уже и в музей сходить нельзя.
— Он еще оправдывается! — Анна Николаевна, мать Шурика, посмотрела на меня и сказала: — Объясните вы, пожалуйста, ему, как мужчина мужчине, что он не должен бегать в музей.
— В какой музей?
— Зоологический… Это его новое увлечение.
— Разве увлечение плохое?
— Видите ли, Зоологический музей находится за Дворцовым мостом.
Поэт Троицкий был, оказывается, в том неприятном для всякого мужчины возрасте, когда ему строго-настрого было запрещено одному переходить улицу. По этой стороне Невского ходи сколько угодно, а по той — ни в коем случае.
Я смотрю на Шурика с удивлением. Мне не верится, что этот десятилетний мальчуган еще три года назад написал стихи про козлят и «Ледяных солдатиков». Я пришел к поэту, чтобы поговорить о его работе, и оказался в затруднительном положении. Мне еще никогда не приходилось говорить серьезно о поэзии с учеником четвертого класса. Очевидно, поэтому я начинаю говорить с Шуриком не о стихах, а о Зоологическом музее. Мой собеседник быстро, по-мальчишески загорается. Он уже не сердится на мать, а горячо и образно рассказывает о том, что видел в одном из залов музея.
— Стрекоза, — говорит он, — как будто бы доброе, безобидное существо. А она, оказывается, хищник, которому подавай на обед и мошек и мушек. Но стрекозе тоже нельзя зевать. Чуть что — и она уже во рту у лягушки. А за лягушками охотятся ужи, а ужей едят ежи.
Я слушаю Шурика, а сам незаметно листаю тетрадь со стихами. Вот небольшая басня на ту же тему.
Я пошел ловить стрекоз,
сбита стрекоза.
Из калитки на меня
вдруг бежит коза.
Я пошел скорей домой,
А она бежит за мной.
Если ты боишься коз,
Не ходи ловить стрекоз.
На рабочем столике рядом с тетрадкой со стихами лежит открытый арифметический задачник — свидетель страдной поры первых экзаменов, сломанный пистонный пистолет (значит, ничто человеческое не чуждо душе поэта) и два чугунных утюга, под которыми сушатся листья липы, березы и ясеня. Пионерский отряд дал поэту задание собрать гербарий из ста растений.
— Самое трудное — это достать в Ленинграде цветок огурца, — жалуется Шурик. — Один мальчик из соседней школы говорит, что у его тетки в деревне есть огород, и он обещал достать мне огуречный цветок.
Над столом Шурика расписание, из которого явствует, что рабочий день ученика четвертого класса Троицкого начинается рано. Он поднимается в семь утра и до самой школы занимается музыкой. Шурик учится в фортепианном кружке и по два часа в день упражняется на рояле. Кроме того, в расписании в дополнение к школьным урокам значатся занятия с учительницей английского языка. Пареньку всего десять лет. Спрашиваю:
— Тебе не тяжело?
— Нелегко, — отвечает он.
— А не лучше ли тебе сократить часы музыкальных занятий и отдать весь досуг поэзии?
Шурик удивленно смотрит на меня:
— А разве поэзия бывает без музыки?
Больше в этот день нам не удалось поговорить с Шуриком о поэзии. О гербарии, футболе он болтал охотно, а от разговора о стихах тактично уклонялся. Чтобы вызвать мальчика на откровенность, надо было, по-видимому, завоевать его доверие. Следующий день по расписанию был свободен от экзаменов, и я предложил ему погулять вместе — по городу.
— А в Зоологический мы пойдем?..
Шурик умоляюще смотрит на мать. Анна Николаевна дает разрешение. И вот мы бродим по Ленинграду, заходим в музеи и парки, останавливаемся у киосков с прохладительными напитками. Шурик, так же как и все прочие мальчишки, которых я знаю, может съесть нескончаемое число порций мороженого и запить его нескончаемым количеством газированной воды с сиропом. Он спорит со мной о фугах и прелюдиях Баха и почти тут же совсем по-ребячьи предлагает:
— Давайте сбежим с вышки Исаакиевского собора на одной ножке!
И, не дожидаясь моего ответа, он так стремительно пускается вниз со ступеньки на ступеньку, что я с трудом его догоняю.
Но я быстро забываю, что передо мной мальчик, как только мы перестаем есть эскимо и начинаем говорить о поэзии. Я прочел за эти дни почти все, что написал Шурик, и каждое его стихотворение свидетельствовало о поэтической одаренности мальчика, его вкусе, наблюдательности. Здесь были стихи о природе, стихи о школе, были даже поэмы на двести — триста строк. Мальчику трудно было сочинить самостоятельный сюжет для таких больших стихотворений, и он прибегал к помощи сказок Пушкина, Гримм, Перро. Но позаимствованный сюжет был только стержнем, а характеристику действующих лиц, пейзаж он рисовал по-своему, наделяя старые сказки жизнерадостным дыханием нашего времени.
Шурик хорошо знает восторженное отношение окружающих к его стихам. Но восторги маминых приятельниц и соседей по квартире не кружат ему голову. Мальчик очень скромно расценивает свои успехи, и в, школе, где он учится, даже не знают о его поэтическом увлечении. Шурик хорошо читает стихи. В прошлом году он получил, от городского Дворца пионеров книгу с надписью: «Отличному декламатору». Тем не менее на школьных вечерах «отличный декламатор» читает не свои стихи, а стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева.
Я спросил Шурика, как он сочиняет свои стихи. Шурик ответил:
— Я не сочиняю — я пишу то, что вижу.
Вот сценка, рисующая ночь в лесу из сказки «Красная Шапочка»:
Оглянулась девочка, а кругом темно…
Небо — как пробитое бурею окно.
Лишь кусочек неба лесом не закрыт,
Но и он как будто на нее сердит.
Заблудилась Шапочка, бабушку зовет,
Испугалась Шапочка, бросилась вперед.
А вот как выглядит подводный бал русалок из новой сказки «Морская царевна»:
