А вот как выглядит подводный бал русалок из новой сказки «Морская царевна»:
Дворец открыл свои объятья.
Сегодня там блестящий бал.
Мелькают лица, шляпы, платья,
Как карусель, кружится зал.
Но что не видно ножек милых,
Предмета женской красоты?
Увы, на месте их уныло
Торчали рыбии хвосты.
А вот стих, посвященный Дню Победы:
Пришла весна, запели птички.
Проснулся мир в тот майский день,
Когда все птички-невелички,
Взлетев, запели: «Динь-ди-лень»,
Проснитесь все, сегодня праздник,
Враг побежден, ликуй, земля!
Пиши, пиши, поэт-проказник,
Всех ребятишек веселя,
Танцуй, перо, в моей тетрадке,
Листайтесь, веером, листы.
Бегите, строчки, как лошадки,
В конец до радостной черты.
Все, что написано здесь о Шурике, было напечатано в воскресном номере газеты. А на следующий день, чуть только открылись двери редакции, в нашу комнату врывается шумный, словоохотливый мужчина. Прямо от двери, широко раскинув руки, мужчина направляется к фельетонисту, намереваясь с ходу прижать его к груди.
— Спасибо, золотко. Вы открыли мне глаза, осчастливили. Разрешите поцеловать вас,
Прежде чем протянуть губы для поцелуя, фельетонист сделал шаг назад, спросил:
— Простите, с кем имею честь?
— Не признали? Странно. Все говорят, что он очень похож на меня.
— Кто «он»?
— Шурик! Я отец Шурика, его папаша. Благодарю, что вы не прошли мимо, написали о юном таланте. Господи, какой легкий слог у моего прохвоста, а какие красивые рифмы, образы!
— Постой, — сказал тут Бука
И выстрелил из лука.
Стрела влетела в сердце,
Пробила в сердце дверцу.
Ай, пацан! Ай, молодец! Шурик пишет так здорово, что его стихи прямо хоть сейчас читай со сцены.
— А их и читают,
— Кто?
— Артисты.
— Правильно, у вас об этом написано. Ай, Шурик, порадовал отца.
— Вы разве не знали, что Шурик пишет стихи?
— Узнал только вчера из вашего фельетона.
— Странно, вы же отец.
— Этот отец четыре года не живет с семьей. Ушел, поссорился с женой.
— С сыном вы тоже в ссоре?
— Нет.
— Почему же не видитесь с ним?
— У меня вторая жена.
— Если ты боишься коз, не ходи ловить стрекоз, — процитировал я Шурика.
— Козы я не боюсь, но все же. Я ленинградец, коза — москвичка. В ее квартиру милиция меня не прописывает. А раз мужчина находится в зависимом положении от жены, ему лучше не сердить ее. Понятно, золотко?
— Понятно.
И папа Шурика снова протянул губы фельетонисту.
— Вы открыли талант Шурика. Написали фельетон. Это не все. Юному таланту нужно создать условия, чтобы он созрел, набрался сил. Доведите доброе дело до конца. Напишите второй фельетон.
— О чем?
— Заставьте милицию прописать меня в квартире второй жены. Это же ненормально. Отец юного таланта, может второго Есенина или второго Маяковского, живет с женщиной без всяких прав на ее жилплощадь.
— Это право поможет оформиться второму Есенину?
— Обязательно. Как только меня пропишут, я перестану бояться козы и войду в контакт с сыном.
— Возьмете его из Ленинграда в Москву?
— Нет, он будет жить там, я здесь. Я обязуюсь оказывать благотворное влияние на развитие юного таланта с помощью регулярной переписки. У меня хороший вкус, кругозор. А у нее и вкус грубее, и кругозор уже.
— Кого вы имеете в виду?
— Мать Шурика, мою первую жену.
— Кругозор узкий, а вы не побоялись оставить у нее Шурика. Бросили сына, четыре года не вспоминали.
— Господи, я же не знал тогда, что Шурик — талант, что через год начнет писать стихи, которые будут читать со сцены артисты. Шурик был тогда худенький, плохонький. И вот на тебе — плохонький берет и сочиняет такую прелесть, как «Ледяные солдатики».
На крыше сосульки всю зиму висят,
Они, как солдатики, дом сторожат,
Растают солдатики этой весной,
И больше они не вернутся домой…
Золотко, вас просит отец. Напишите второй фельетон. Помогите несчастному прописаться в Москве, Поможете?
— Нет.
Отец Шурика круто повернулся и, не попрощавшись, выбежал из комнаты. Через минуту он вернулся и, стоя в открытых дверях, сказал:
— Понимаю, вы не верите в то, что я могу исправиться, стать хорошим отцом. Ладно, не помогайте мне как отцу, помогите как соавтору.
— Кто кому соавтор?
— Я родил Шурика, вы написали о нем. Значит, мы не чужие друг другу люди.
И, широко распахнув руки, соавтор чуть ли не бегом бросился к моему столу.
— Ну как, золотко, напишете?
— Нет, — еще раз сказал я.
Много лет я крепко держался этого «нет», скрывая от читателя имя посетителя, который навестил редакцию в понедельник утром. И только теперь, когда выступление печати не может уже повлиять на прописку беглого папаши в новой квартире, я счел возможным прибавить к старым, давно написанным страничкам одну новую и рассказать, как на следующий день после опубликования фельетона о Шурике у автора фельетона неожиданно объявился соавтор,
1947
Сопунов Алексей Андреевич, проживающий в Серебряном бору, дом № 119, возбуждает дело о разводе с Сопуновой-Соковой Лидией Викторовной…
Сопунов Алексей Андреевич… возбуждает дело о разводе с Сопуновой-Концевич Марфой Евгеньевной…
Сопунов Алексей Андреевич… возбуждает дело о разводе с Сопунозой-Дедовой Тамарой Ивановной…
Сопунов Алексей Андреевич… возбуждает дело о разводе с Сопуновой-Моховой Раисой Васильевной.
Если бы Сопунов Алексей Андреевич посвятил каждой своей жене по такому объявлению, то из его бракоразводных публикаций мог бы составиться том, нисколько не меньше тома БСЭ. Но Сопунов А. А. не гонится за формальной стороной дела. Зачем отрывать судей от судебных заседаний, тратить на газетные публикации деньги? Сопунов предпочитает жениться и разводиться втихомолку…
У Генриха VIII, короля английского, было шесть жен. А сколько их было у Сопунова A. A.? К сожалению, на этот вопрос не может ответить даже сам А. А. Я прошу его постараться вспомнить. И вот при следующей нашей встрече Алексей Андреевич кладет на стол вычерченную им таблицу.
Вверху расположилась первая группа жен. Тут вслед за каждой фамилией приводятся и все прочие необходимые сведения. Имя, отчество. Год рождения. Домашний адрес. Затем идет вторая группа. В этой части таблицы имеются незаполненные клетки. Забыт возраст одной жены, домашний адрес другой. Внизу, где разместилась третья группа, таблица выглядит сплошным белым пятном. Клава… — вот и все, что запомнил муж о жене. За женой Клавой следовала также с незаполненными клетками жена Шура. За Шурой жена Клава-вторая…
Алексей Андреевич смотрит на меня и смущенно разводит руками.
— Это я только фамилии забыл, — говорит он, — а-а вот у меня в воспоминаниях полный порядок, А как же, подругу жизни да не запомнить!
Сопунов тычет карандашом, как указкой, в горизонтальные и вертикальные клетки и говорит:
— Клава… Это женщина серьезная, хозяйственная… Клава-вторая тоже серьезная, но ростом поменьше. И Шура серьезная, только волос у нее посветлей…
Сопунов говорит: «Клава… Шура…» — и тяжело вздыхает. Вздыхает он и при упоминании имен Тани, Кати… Мани…
— Жалко, — говорит он.
— Жалко, а каждую обманывал…
— Правильно, обманывал, а почему? — спрашивает Сопунов и поясняет: — Я по натуре холостяк, а это тот же волк: как ни корми его, он все в лес смотрит. Вы спросите: если у тебя натура гнилая, зачем женишься? Отвечаю. Женюсь потому, что имею надежду перевоспитаться. Уж сколько раз били меня по этому самому месту. Выговоры делали, предупреждения. Полгода назад в «Мосснабе» даже с работы сняли. Я тогда слово дал исправиться. Попросил у общественности разрешения на последний развод. Думал, уйду я от Сопуновой-Соковой, женюсь на Концевич, и это будет уже все, железно. И что же вы думаете, времени со дня собрания прошло совсем ничего, а я уже разлюбил Сопунову-Концевич и сделал предложение Цибуленко. Она тоже женщина серьезная, хозяйственная…
Полюбил — разлюбил… Ушел — пришел… Сопунов говорит легко, со смешинкой в глазах, точно речь идет о папиросе — покурил и бросил, — а не о скандальных разводах. Приехал Сопунов в Москву семь лет назад и за это время вступил в четыре зарегистрированных и в шесть незарегистрированных браков. Шел на обман, использовал подчиненное положение сотрудниц, и все сходило Алексею Андреевичу о рук. Уволили его из «Мосснаба», он поступил работать в артель «Галантерейная». Был он заместителем технорука дровяной базы, стал главным механиком фабрики. Получилось даже нечто вроде повышения.
