Но вот жизнью Сопунова заинтересовалась прокуратура. Поехал следователь с собранным материалом к председателю артели Сахарову, попросил разрешения поговорить о поведении механика на собрании. А Сахаров воспротивился:
— Зачем?
Вот если бы механик сделал себе в наряде десятирублевую приписку, председатель артели не задумываясь привлек бы его к ответу, а о десяти разбитых, загубленных жизнях стоит ли говорить!
— Плохой, неверный муж, только и всего.
Почему только плохой муж, а разве сын он был хороший?
— Насчет сына это вы зря, — оправдывался в редакции Сопунов. — Если бы моя мать была жива…
— Разве ваша мать умерла?
— А как же, в тысяча девятьсот девятнадцатом году.
В анкете так и значится: год смерти матери: — 1919-й, год рождения Сопунова — 1921-й. Я показываю Сопунову на это несоответствие и спрашиваю:
— Вы что, родились через два года после смерти матери?
Сопунов тушуется, но ненадолго.
— Заполняя анкеты, я ошибся, — говорит он. — Мать умерла не за два года до моего рождения, а двумя годами позже.
Но мать Сопунова вовсе не умирала ни до, ни после рождения сына. Мать живет еще и сейчас, недалеко от Гродно, в Королевичах. Живет, хотя добрый сын и поспешил ее похоронить. А поспешил он не случайно. Чтобы не платить матери алименты. Мать болеет, бедствует, а сыну наплевать. Сын именует себя в анкете «круглой сиротой». Больше того, он пишет «холост», «бездетный», а у него в Износках, Калужской области, семья, сын Анатолий. Уже много лет, как закончилась война. Семья ждет домой Сопунова, а получает похоронную: «Сопунов А. А. погиб в боях за Родину». Мы разбираемся с Сопуновым и устанавливаем, что Алексей Андреевич имел к боям весьма отдаленное отношение, так как провел войну по преимуществу в глубоком тылу. Зачем же он скрывался от семьи, изображал погибшего? А все по той же причине: чтобы не платить алиментов сыну.
Я прошу Сопунова подсчитать: сколько денег он сохранил в кармане с помощью фальшивой похоронной? У Сопунова моментально портится настроение. Ему уже не до смешинок. А вдруг суд решит взыскать с него деньги, которые были затрачены государством на воспитание сына Анатолия?
А у суда и в самом деле решительные намерения. Клубный зал, где происходит выездная сессия, переполнен. Люди слушают обвинительное заключение, показания свидетелей, и перед ними возникает образ весьма неприятного субъекта, о котором никто не может сказать ни одного доброго слова — ни сын, ни мать, ни одна из многочисленных жен. Этому субъекту должно было воздаться по заслугам. Так требовали все. И вдруг с места поднимается председатель артели «Галантерейная» и просит суд не наказывать Сопунова.
— Почему?
— Мы берем его на поруки.
Кого на поруки? Сопунова? Странно. Взять на поруки — это значит помочь человеку, совершившему случайную ошибку. А Сопунов подличал всю жизнь. Он сидел перед судом в грязи по самые уши.
Если бы Сахаров пошел в цехи посоветоваться с рабочими, то главный механик артели не имел бы на суде общественного защитника. Рабочие не допустили бы такого позора.
Но председатель артели сманеврировал. Он пригласил в кабинет несколько членов правления и состряпал в адрес суда слезницу: простите, не наказывайте!
Идеи дешевого всепрощенчества, прозвучавшие в речи представителя артели, возмутили всех, кто находился в зале суда. Ходатайство правления, как и следовало ожидать, было отклонено. Суд решил поставить перед прокуратурой вопрос о взыскании с мнимо погибшего отца всех денег, которые органы собеса в течение восемнадцати лет выплачивали в виде пенсии его сыну. А так как этот отец был не только мнимо погибший, но и многоженец, то суд приговорил его еще и к году принудительных работ.
Справедливость восторжествовала. Присутствовавшие в зале встретили решение суда аплодисментами. А Сахаров снова сказал «нет». Председатель артели решил перенести борьбу за Сопунова в высшие судебные инстанции. Непонятное упорство. Чем его объяснить? Может быть, Сахаров верит в добрые человеческие чувства внука Генриха VIII?
— Да нет, — говорит председатель артели. — Я не о человеке, я за главного механика хлопочу. Подорвет суд авторитет Сопунова, где я тогда другого такого рукастого найду?
1960
Друзья-спортсмены провожали футбольную команду на большой, ответственный матч. До отхода поезда оставалось несколько минут. Провожающие уже переобнимали всех отъезжающих, надавали им кучу советов: какой стороной обходить противника, какой ногой бить по мячу. Все было как будто на месте: солнце, цветы, поцелуи… Но сердца у отъезжающих оставались неспокойными. Они обнимались с друзьями вполсилы, слушали советы вполуха. «Да, да», — говорили футболисты, а сами не спускали взгляда с той стороны перрона, где находился подъезд вокзала.
— Как, бежит он или не бежит?
Поезд тронулся, а центра нападения все нет и нет,
— Где же он? Может, заболел?
— Был здоров, час назад я разговаривал с ним по телефону, — заявил тренер.
— Может, его сбил автобус?
Поезд набирал скорость. Он давно выскочил из границ станционных путей на магистраль, а у футболистов на душе вместо радостного, приподнятого настроения тревога. Каждый волнуется за результаты предстоящей встречи: «Как мы будем играть без центра нападения?» Каждого беспокоила судьба товарища: «Если центр попал в уличную катастрофу, то цел он или ранен?»
Волновались не только уехавшие, волновались и провожавшие. Начальник управления футбола, несмотря на годы и больное сердце, побежал к телефону-автомату звонить в «скорую помощь». И вдруг в дверях вокзала — неожиданная встреча. Кто бы вы думали? Центр нападения, а с ним рядом правый полусредний. Оба живы-живехоньки. И оба пьяны. Оказывается, дружки перед отъездом зашли в ресторан за посошком на дорогу,
— Честное слово, мы хотели выпить только по одной, а нам поднесли по второй!..
Ах, с каким бы удовольствием начальник управления футбола взял бы да по-отцовски отлупил сейчас обоих дружков! Но он не отец центру нападения, не отец правому полусреднему. И вместо того, чтобы взяться за ремень, начальник управления сажает загулявших молодцов в машину и мчится по шоссе в погоню за поездом.
Полтора часа бешеной гонки, и в конце концов у Можайска автомашина обгоняет поезд. А тут обнаруживается новая беда: скорый поезд в Можайске не останавливается. Начальник управления бежит к дежурному:
— Дорогой, сделай исключение!
А у «дорогого» от удивления брови лезут вверх, к лысине.
— Да вы что? Остановить скорый поезд! Это же ЧП, чрезвычайное происшествие.
Начальник управления звонит диспетчеру дороги:
— Притормозите, Христа ради, хоть на секунду! Мне только втолкнуть в — вагон центра нападения.
Но диспетчеру нет дела ни до центра нападения, ни до мольбы начальника управления футбола, Как быть? Поезд приближается, вот-вот проскочит станцию. И тогда начальник управления звонит в Министерство путей сообщения, к одному замминистра, к другому:
— Помогите, у нас ответственный заграничный матч!
И один из заместителей министра, вняв этой просьбе, отдает в Можайск из ряда вон выходящий приказ! Замедлить ход поезда у пристанционной платформы. И вот машинист кладет руку на тормоз, и два друга хватаются за поручни:
— Ребята, подсобите!
Ребята выскакивают из купе на площадку и втаскивают центра нападения и правого полусреднего внутрь вагона, ставят их на ноги и ждут объяснений, А тем и говорить нечего.
— Выпили. Опоздали.
Защитники и нападающие злы как черти. Еще бы: столько хлопот и волнений, и все из-за водки!
— Проучить бы вас, прохвостов, намять бы бока! — предлагает вратарь.
Но дружеская учеба откладывается: впереди ответственный матч. И вместо прямого мужского разговора пьяных друзей берут под руки и ведут к мягким постелям.
— Спите! Протрезвляйтесь!! Очищайте мозги и легкие от винного духа! А после игры поговорим.
Важная игра кончается на этот раз победой. А после победы, конечно, и разговор уже не тот. Злость прошла, скандал забыт. Центра нападения вызывают для острастки в управление футбола. Журят. Центр кается, дает слово исправиться. Ему вторит правый полусредний. Им верят, прощают. А через месяц — новое ЧП…
Центру нападения всего двадцать лет, а он ходит уже в «неисправимых». Не с пеленок же он такой плохой? Нет, не с пеленок. Всего года три назад центр был чистым, честным пареньком. Он не курил, не пил. Краснел, если тренер делал ему замечание. И вдруг все переменилось: центр курит, пьет, дебоширит. Уже не тренер дает ему указания, а он понукает тренером. Кто в этом виноват? В первую очередь сам тренер. Тренер не только технорук команды: он воспитатель. Ну, а какой же из тренера воспитатель, если он боится сделать футболисту замечание?
