Начальник ЖЭКа № 12 вместо письма прислал характеристику:
«Елисапетов Август Леонидович. 56 лет. Беспартийный. Задолженности по квартплате нет. Дисциплинирован. Пьет, но общественность об этом не знает.
Выдана для посылки в редакцию на предмет ненаписания фельетона».
Получили мы небольшую записку и от Вана Клиберна, написанную им не в тот приезд и еще не в тот, когда… а в этот.
«Дорогой друг!
Обращаюсь по совету моих друзей-музыкантов к Вам — моему другу, с которым я, к сожалению, незнаком, с просьбой отнестись благожелательно к словам моего друга Елисапетова, с которым я тоже не имею чести быть знакомым, но в честность и добрые намерения которого хочу верить.
К моей просьбе присоединяют свои голоса первая скрипка и вся группа деревянных инструментов оркестра, которые лично видели выигрышный билет, принесший такое большое счастье моему незнакомому другу.
Заранее благодарен.
Остаюсь всегда Ваш — Ван Клиберн».
Среди ходатаев оказался один демагог. Он пришел в редакцию с портативным магнитофоном через плечо, протянул к моим губам микрофон и спросил:
— Вы не верите в то, что А. Л. Елисапетов выиграл автомашину?
— Я не говорил этого.
— Может быть, вы вообще не верите, что на билеты денежно-вещевой лотереи можно выиграть что-либо ценное?
— Я не говорил и этого.
— По-вашему, Министерство финансов просто-напросто морочит голову трудящимся, когда печатает в газетах таблицы выигрышей?
Человек с магнитофоном надоел мне, я взял его под локоть, проводил до выходной двери, а сам направился к председателю месткома Центральной театральной кассы,
— Оградите. Ваш Елисапетов замучил меня.
— Вы давно видели Августа Леонидовича?
— Дней пять назад.
Предместкома поднял телефонную трубку.
— Август Леонидович, зайди.
Август Леонидович зашел, и я с трудом узнал его. За пять дней он постарел лет на пять. Худой, седой. Полное, круглое лицо обмякло, пожелтело, и только бусинки на этом лице с прежней силой смотрели на вас зло, неприязненно.
— Не посылайте больше людей в редакцию, — сказал предместкома.
Бусинки ввинтились в меня.
— Понимаю. Чем больше свидетелей, тем меньше веры мне.
— Много у тебя еще этих свидетелей?
Елисапетов кинул на стол толстую тетрадь в клеенчатом переплете.
Предместкома развернул ее, а там на каждой странице фамилии, адреса, номера телефонов.
— Не считай, — сказал Елисапетов. — Их четыреста тридцать. Я переписал всех, кому показывал выигрышный билет.
— И всех вы собираетесь прислать в редакцию?
— Всех, и каждый подтвердит, что видел у меня счастливый билет.
Я быстро представил себе, как все четыреста тридцать самовидцев на рысях бегут в редакцию и выстраиваются в очередь у моего стола с письмами, характеристиками, магнитофонами. Меня взяла оторопь, и я, не подумав о последствиях, легкомысленно сказал:
— Вы могли ввести свидетелей в заблуждение.
— Каким образом?
— Показали им не свой билет.
— А чей?
— Кто сделал, тот продал, кто купил, тому не надо, а кому надо, тот молчит.
Бусинки уже не ввинтились, а вгрызлись в меня.
— Загадки загадываете?
— А что значит эта загадка? — спросил предместкома.
— Кто выиграл, тому не надо. А мне нужно, я и купил у счастливчика его билет, — говорит Елисапетов.
— Зачем тебе покупать билет у кого-то? У тебя был свой счастливый.
— Люди, которые хапают тысячами…
— Я не говорю этого…
— Не говорите, так думаете, что я спекулирую билетами на ходовые спектакли, концерты Вана Клиберна, Рихтера, Майи Плисецкой…
— Я не думаю, что вы хапаете, спекулируете.
— Люди, к… к…которые хапают, — спеша и заикаясь, объяснял председателю месткома Елисапетов, — пок…к. купают, чтобы замести следы, не машины, а выигрышные билеты у счастливчиков. Дают им по пять-шесть тысяч приплаты… Вот что хотел сказать фельетонист.
— Не хотел. Не придумывайте.
— Читайте в завтрашнем номере газеты фельетон под заголовком «Мос…c…квич» по трамвайному билету».
— Возьмите себя в руки. Вы же мужчина.
— К…к… какой мужчина. Я винтик. Ширпотреб. Пав. Крохалев уже не в…в… верит мне.
— В…в…верю, — теперь уже кричал и заикался я.
— И я верил, — сказал предместкома, — пока не увидел эту тетрадь. Посмотрите, здесь записана и моя фамилия, и фамилии секретаря партбюро, директора театральной кассы. Да тут переписаны все наши сотрудники.
Повернувшись к Елисапетову, предместкома спросил:
— Объясни, Август, зачем ты завел эту тетрадь?
— Если бы я получал в месяц свыше трехсот, я бы не заводил ее. А для человека, который получает девяносто семь рублей пятьдесят копеек, в этой тетради его алиби. Спасение и оправдание.
— Ты что-то темнишь!
— Он не темнит, — сказал я. — У него развинтились нервы. Достаньте ему путевку в санаторий. Пусть он съездит, отдохнет, наберется новых впечатлений.
— А вы тиснете тем временем за моей спиной свой фельетончик. Так?
Мне хотелось ударить Елисапетова, и я даже сжал кулаки…
— А ты, Август, зануда, — сказал предместкома.
— Правильно, — подтвердил я.
Из двух бусинок полетели в меня две молнии.
— Не будь дурачком, — сказал предместкома. — Успокойся. Не посылай больше в редакцию своих самовидцев. Как, даешь слово?
— Даю, — бросил Елисапетов и, не прощаясь, пошел к двери.
И он сдержал обещание. Целую неделю от четверга до четверга люди из общей тетради не звонили в редакцию, не писали, не приходили, а в пятницу отдел фельетонов навестила жена Елисапетова. Маленькая, седенькая женщина.
Не входя в дверь, прямо с порога комнаты она спросила:
— Когда?
— Что когда?
— Когда будет напечатан этот проклятый фельетон?
— Господи, за что? — простонал я.
— И он еще стонет? За что ему? Нет, скажите, за что мне? Пять часов утра. Вы спите. И ваша жена спит. И ваши дети спят. Вашему семейству снятся добрые утренние сны. А Елисапетов в пять утра будит меня, гонит в киоск купить газету. Я покупаю, приношу, а он боится открыть ее. Будто там внутри лягушка, змея, атомная бомба.
— Успокойтесь, — говорю я, усаживая жену Елисапетова в кресло. — Успокойте своих детей, мужа-психа. Мы не собираемся печатать фельетон.
— Нет, печатайте, — прошептала жена Елисапетова. — Хуже, чем теперь, нам не будет. Ну, напечатайте. Ну, вызовут нас в суд. Судья разберется, оправдает. А что сейчас? Он мучается от ожидания сам, мучает нас.
— А что, — подхватил я ее предложение, — может, и в самом деле написать, напечатать фельетон. Конечно, не упоминая фамилии Елисапетова. Уж больно смешная ситуация. Честный человек честно выигрывает автомашину и теряет покой. Начинает всех бояться. Работников газеты, работников ОБХСС…
— Работников ОБХСС Елисапетов не боится. Что может сделать ОБХСС честному человеку? Даст год-два по месту работы, и все. Елисапетов боится фельетона. Напишете, высмеете, опозорите его не на год-два, а на всю жизнь.
— Посоветуйте, что сделать, чтобы успокоить Елисапетова? — спрашиваю я.
— Не нужно было рассказывать ему эту загадку. Кто сделал, тот продал, кто купил, тому не надо, а кому надо, тот молчит. Кстати, про что эта загадка?
— Про гроб. Кому надо, тот молчит.
— Моему супругу при его мнительности не хватало только такой загадки.
— Двойственное впечатление производит ваш супруг. Человек он как будто добрый, дважды бескорыстно приходил на помощь мне, человеку ему совсем незнакомому, а глаза у него совсем недобрые. Почему?
— С вами можно откровенно?
— Пожалуйста.
— От обиды, Человек он не глупее других, а получает мало. Честно на его зарплату жить трудно, а нечестно страшно.
Тяжело вздохнув, она поднялась с кресла.
— Завтра он опять поднимет меня в пять утра.
— А вы не поднимайтесь.
— Значит, завтра в газете фельетона не будет?
— Ни завтра, ни послезавтра. Никогда.
— Я так и скажу ему, успокою.
Она сказала, а он не успокоился. Взвинчивал себя день ото дня сильней и сильней и переусердствовал. Когда я узнал, что театральный администратор Елисапетов скончался от инфаркта, мне стало не по себе. И хотя моей вины в его смерти не было никакой, я чувствовал себя виноватым.
Времени, чтобы подумать, поразмыслить над печальным концом Елисапетова, прошло уже достаточно, а я, честно говоря, так до сих пор и не решил, кем был он, обладатель счастливого билета, — человек честный, но мнительный или бесчестный и трусливый?
* * *
Кончил говорить Павел Крохалев, и за нашим столом минуту было тихо.
— Странные встречи бывают у фельетонистов, — сказал Адольф Губиньш. — Один мой приятель утверждает, что фельетонисты ищут только жуликов, встречаются только с жуликами, пишут только о жуликах. О тех, кто украл, растратил, обманул. Этих тоже дай бог, но больше у нас все же встреч других. И интересней, и поучительней. Иногда придет человечек, ну прямо для Гоголя. А то явятся в один день двое, и оба для Антона Павловича. Да хоть бы тот же самый Елисапетов Август Леонидович, это же брат Червякова из «Смерти чиновника».
