– Врешь, поди?
– Не без этого.
Дорога пошла под уклон.
Сырела земля и мокрела, мрачнело кругом и скучнело.
Лес забивался мхом, хвощом, поганым грибом, тощей, недоразвитой порослью, что росла густо и кучно, без жалости давила друг друга.
Туман находил вялыми волнами, глушил звук, подъедал цвет, но оттуда, из его нутра, уже слышались спешные шаги, звяканье, разудалые вскрики.
Это охотник шел косяком на разрешенный отстрел.
Терешечка запечалился:
– Опять! Толпы несметные! На развод не оставят...
И побежал. По хвощам. По кустам. По поганым грибам. Махал руками. Взбрыкивал ногами. Валил деревца чахлые. Прогал оставлял широкий. Мы, конечно, за ним. Только поспеть!
Открылась вода под ногой.
Лодка-плоскодонка у берега.
Сиденья по борту.
Терешечка прыгнул туда, мы заскочили следом, и он заорал тут же:
– Эгеге! Наро-оды! А вот перевоз, перевоз! Кому на утку-селезня, на нырка-чирка, вали сюда!
И повалили.
3
Первыми вышли из тумана, в ногу, два молодца-удальца в ладных зеленых куртках с маскировочными пятнами, в блестящих болотных сапогах, с портупеями-патронташами, с новенькими, в масле, ружьями, с рюкзаками за плечом.
– Вы кто есть?
– Старшины-сверхсрочники особых десантных войск.
– Чего пришли?
– Утку бить.
– Лезь к нам.
Залезли. Сели. Ружья приставили к ноге. Глаз сощурили привычно.
– На сколько намылились? – спросили их осторожно.
– Да десятка на три.
Терешечка так и задрожал:
– А не жалко?
А они:
– Мясца, парень, охота. Прокол у нас с мясцом. Полный обвал. А мы мужики в силе, нам мясца надо. Настреляем – утятинки поедим всласть.
– Вы еще попадите, – сказал мой друг.
– Мы попадем, – пообещали. – Нам не впервой. В десятку. С закрытыми глазами. Из положения «стрельба стоя». Кого ждем?
И проверили, как сидят фуражки: три пальца под околышем.
Пришли еще трое, пьянь-теребень ларьковая, дружно взбулькивали на каждый шаг. Один в шубейке, другой в кацавейке, третий в плаще брезентовом до самых пят, какие носят сторожа. На ногах галоши, сандалеты, кеды драные, да одно ружье на троих – вместо ремня шпагатик.
– Вы чьи будете?
– Мы-то? – сказали. – Мы мамкины.
– Куда идете?
– А куда все.
– Лезь в лодку.
Залезли. Расселись. Ружье бросили на дно, в воду. Бережно уложили авоську с бутылками да неподъемную канистру.
– Шесть литров, – похвастались. – Да спирту канистра.
– Не, – заволновался мой друг, раздираясь противоречиями. – Я не пью.
– И не надо, – сказали. – Глотнешь пару стаканов, и будет с тебя.
Принялись разливать.
– А вы стрелять станете? – спросил Терешечка.
– Мы, друг, всё станем. Стрелки отменные. Охотнички до жареного. Кончится выпивка – сам увидишь.
И улыбнулись нехорошо.
Встал из травы малый – глаза запухшие, без ружья вовсе, сказал, как поздоровался:
– Выкусь закусь сикось накось... По рублику скинемся?
Эти, у канистры, оживились:
– А где купишь?
– Моя забота.
– Да тут лес кругом. На сто верст.
А он – знатоком:
– Лес лесом да бес бесом.
– Старики, – сказал мой друг. – У вас и так хоть залейся.
– По рублику, – пояснили, – святое дело.
И тот побежал на полусогнутых.
– Он тут с весны, – сказал Терешечка. – С прошлого отстрела. Всё пропил, никак домой не дойдет.
– Наш человек, – сказали от канистры и разлили по новой.
Пришел дед-дребезга, вертлявый да гунявый, встал за кустом, облизнулся, на глаза не кажется.
– Кто таков?
– Степа-позорник.
– Чего прискакал?
– Озерцо показать. Уток навалом. Сами на смерть лезут.
– Сыпь сюда.
– Да он заругается.
– Заругаешься? – спросили Терешечку.
– Заругаюсь, – сказал. – Ходит, выпивку клянчит, меня позорит.
– Терентий, – позвал дед из куста. – Лишу родительского благословения.
– Лиши, лиши. Не больно и надо.
– Терентий, – позвал тот слезливо. – Наследство не отпишу.
– Да чего у тебя есть?
– Чего, чего... Шубный пинжак. Галифе. Ремень с бляхой. Много чего.
А сам уже лез в лодку, бурчал обиженно:
– Да я в МеВеДе работал. В спецчастях. Бандитов ловил на высотных местах сибирской низменности.
– Наш человек, – сказали сверхсрочники.
– Не наш человек, – сказали от канистры.
Но отлили.
Со знакомством – святое дело.
Пришел мужчина – калган бритый, двустволочка в узорах, не иначе, немецкой работы, ягдташ-патронташ с иноземной наклейкой, сапоги до пупа, дым сигареты ненашенской, строго спросил с берега:
– Что за народ?
– Сбродня, – ответили. – Лесовики. Дикие мужички. Дрянца с пыльцой. Ты кто есть?
– Кто есть, – сказал важно, – вам знать незачем. Кто буду – еще узнаете.
Степа-позорник подкатился незамедлительно:
– Наработано. Бандитов наловлено. Медаль отхлопотать за героическую жизнь.
А тот:
– Зайдете в приемные часы.
Сел на носу. Отдельно от прочих.
– Не, – сообщил. – У меня коньяк.
– А никто и не подносит, – сказали от канистры.
И поглядели нехорошо,
Лодка уже осела заметно, но народ всё прибывал.
Пришел мужик с капканом.
Пришел малец с луком.
Малоумный с рогаткой.
Недросток с фоторужьем.
Пришли вместе слепой с глухим: один слушает, чего где шевелится, другой палит туда без передыху. Бой-гром по лесу: авось, в кого попадут.
Последним притопал звероватый дядя, косорукий, косоротый и косоногий. То ли человек, то ли полулюдок.
– У меня фузея, – сказал. – Стволы-стаканы. Кило пороху, два кило гвоздей: стаю на лету снимаю.
Зауважали:
– А вы кто есть?
– Косой Гам-Гам.
– Из каких будете?
– Из недоносков.
– Чего надо?
– А чего всем. Я их руками рву, с пером ем.
– Годится. Иди к нам жить.
Влез. Лодка осела. Борта вровень с водой.
– Потонем, – сказал Степа-позорник.
– Не потонем, – сказали от канистры. – Еще не допито.
– Мы не потонем, – сказали сверхсрочники. – У нас плавучесть повышенная.
– У меня тоже, – сказал калган. – Везде всплывал.
– А и потонем, – слепой с глухим, – спирт не надо разводить. Сам разбавится.
И протянули складные стопочки. С виду неприметные, а раскроешь – ведро входит.
Прибежал малый с бутылкой, прыгнул на корму, лодка черпнула бортом:
– Чего стоим?
И мы тронулись.
Сбродня. Дрянца с пыльцой. Всякие разные.
Сбежать бы, да некуда.
От себя не сбежишь.
4
Дальше – туман.
Захочешь – не вспомнишь.
Туман снаружи и туман внутри.
Только прогалы редкие, как оконца в трезвый мир.
Терешечка толкался не спеша шестом, лодка ползла тяжело, брюхом раздвигала осоку.
Болотная жижа. Пузыри. Осклизлые коряги. Островки гнилых трав. Вода на дне. Ноги промокшие. Спины озябшие. Жуть и пьянь.
– Моё! – верещал малый и махал под носом бутылкой. – Сперва выпьем моё!
Мой друг глотнул с пониманием и сразу отпал.
– Бесиво, – сказал из беспамятства. – Зелье одуряющее. Настоено на голом спирту. Трава-дурман, да дуришник, да волчья ягода, да сонная одурь, да черная псинка, да песья вишня, да кошачья петрушка, да собачий дягиль, да свиная вша, да синий зверобой, да мужичий переполох, да мухоморов – по вкусу.
И сник.
Терешечка взял бутылку, оглядел на просвет.
– Где брал?
– У мужика у одного, – сказал малый. – Тут, за углом. Я у него всегда беру.
– Что за мужик?
– Да когда как. То он зверь, то жеребец, а то гриб. А сегодня не пойми чего. Снизу мохнато, сверху гладко, посередке дыра.
– Всё правильно, – сказал Терешечка. – Можно пить.
Другие глотнули и тоже отпали.
Кто-то лез искупаться.
Кто-то полз целоваться.
Кому-то лили в рот прямо из канистры.
Костер разводили в лодке.
Подгребали ружьем.
Малоумный пулял из рогатки.
Мужик ставил капканы.
Малец крякал в туман, подманивая уток.
Косой Гам-Гам сворачивал дула в узел и на спор разворачивал их назад.
Бритый калган бил себя в грудь и отчитывался за истекший период.
Недоросток целился фоторужьем и мешал всем пить.
Отобрали у него ружье и выкинули за борт.
Завопил – выкинули и его.
Потом он долго брел следом по пояс в воде, жаловался, что кусают пиявки, просил прощения. Простить его не прощали, но наливать наливали.
Степа-позорник подкатывался к сверхсрочникам:
– Отхлопотать! Немедленно! Хоть чего! Хоть «Материнскую славу»...
Те отвечали с натугой:
– Сперва с Китаем разберемся, а уж потом – тебе.
Смазные, скрипучие, ружья у колен. Пили – не пьянели. У них от бесива только глаз жестче.
Глухой орал слепому:
– Эй, ты, подпрыгни! Я тебя влет возьму!
