Ветврач перестает острить. Спрашивает:
— А вы, собственно, кто?
Я бы тоже могла куснуть ветврача, проехаться насчет его антидемократичности, но не стала этого делать и полезла в сумочку за редакционным билетом.
— Моя мать была в редакции?
— Была.
— Жаловалась?
— Да.
Ладони-лемехи стискивают с двух сторон голову ветврача-гиганта, и он, забыв о моем присутствии, сидит с закрытыми глазами. Теперь уже мне приходится трижды стучаться, окликать его:
— Давайте поговорим, доктор!
Ветврач открывает глаза.
— О чем?
— Почему вы, добрый, отзывчивый на работе, дома держите себя тираном?
— Истязаю старушку мать, морю ее голодом?
— Совершенно верно.
— Разрешите не отвечать на этот вопрос?
— Почему?
— Устал. Надоело.
— Вы уже говорили по этому поводу? С кем?
— Спросите у секретаря партийной организации. Зовут ее Роза Ивановна. Принимает она в соседнем кабинете.
Сказав это, сын Капитолины Прохоровны открывает дверь и говорит полупомощнику, полуреференту:
— Если вы не раздумали усекать фокстерьеру хвост, входите.
Тот вошел, мне пришлось выйти. Так бесцеремонно со мной не поступал еще ни один герой моего будущего фельетона. Злюсь. Иду в соседний кабинет. А там за отсутствием пациентов ветврач и ветсестра сидят вяжут. Ветврач — свитер, ветсестра — теплый шарф.
— Разрешите войти?
Ветврач прячет вязанье в стол, поднимается навстречу вошедшей. Смотрит, что у той в руках: кошка, собака, петух, черепаха? А у той в одной руке сумочка, в другой блокнот.
— Вы ко мне?
— Только не к врачу, а к парторгу.
— Слушаю.
Я начинаю разговор так, как его начинают все фельетонисты:
— В редакцию поступила жалоба на ветврача Мышкина Клима Владимировича.
— От кого?
— От его матери.
И Роза Ивановна делает то же самое, что пять минут назад сделал ее коллега из соседнего кабинета. Хватается обеими руками за голову.
— Мать ветврача была у меня в редакции. Плакала.
— И у меня была, и у меня плакала. И я под впечатлением ее рассказа уговорила, заставила руководство немедленно отстранить ветврача Мышкина от работы. А когда разобрались, выяснилось, зря обидела Клима Владимировича. Виноват не он, а она.
— Мать?
— Оговаривает она его.
— Родного сына? Не может быть.
— Члены партбюро тоже не поверили мне. Создали комиссию. Та ходила, проверяла. Разговаривали с соседями. В квартире Мышкина живет семь семейств, двадцать четыре человека. И ни один не подтвердил обвинений матери. Все ругали ее, а сына жалели, удивлялись его долготерпению. Пришлось нам закрыть дело Мышкина, восстановить его на работе. Извиниться за поспешное, необоснованное увольнение. А через год новая жалоба, на новое тиранство. Клима Владимировича снова вызывают для разговора — сначала руководство лечебницы, потом председатель месткома, потом я, как секретарь парторганизации. Создается новая комиссия. Эта разговаривает не только с теми людьми, которые живут с ветврачом Мышкиным в одной квартире, а с жителями всего подъезда, их на пяти этажах оказалось сто пятнадцать человек. И результат тот же. Все ругают мать и жалеют сына. Вот, читайте.
И, вытащив из несгораемого шкафа толстенную папку, Роза Ивановна кладет ее передо мной.
Здесь выводы двух комиссий. Записи разговоров со всеми соседями. Читаю и думаю: мать оговаривает сына, а зачем?
IIIВыхожу из ветлечебницы. Иду по улице, рассуждаю: «Предположим, мать сердита за что-то на сына-«вертеринара», мстит ему. Но у нее же не один сын, а три. Да еще две дочери, и она всех пятерых обвиняет в тиранстве. Неужели она оговаривает всех?»
Бегу на завод, где работает сын-токарь, и начинаю разговор с секретарем парторганизации стереотипной фразой:
— В редакцию поступила жалоба на члена вашей парторганизации Митрофана Влдадимировиач Мышкина.
— От матери?
— От матери.
— Пишет, что сын бьет ее, привязывает к ножке стола?
— Вы все уже знаете?
— Трижды заседали, разбирались. В этом году, в прошлом, в позапрошлом…
Я разворачиваю еще одну толстенную папку, читаю еще несколько десятков свидетельских показаний, и, хотя дом, где живет сын-токарь, не тот, в котором живет сын-ветврач, и соседя у токаря не те, показания не тех соседей те же. Сын — хороший человек, а мать — не дай боже.
На следующий день я уже не пешком, а для скорости на редакционной машине объезжаю остальных троих детей Капитолины Прохоровны: сына-полковника и двух дочерей — кандидата технических наук и кандидата физических наук.
Говорю не только с ними, но и с секретарями их парторганизаций, с их соседями. Читаю выводы еще шести комиссий. И что же?
IVШесть лет назад в Голынино, это в тридцати пяти километрах от нас, умирает счетовод райфинотдела. Пятеро — взрослых детей едут, хоронить отца. Выполнив печальный долг, дети на обратном пути привозят в город мать.
И Капитолина Прохоровна начинает жить у детей. Сначала у старшего сына, потом у среднего, младшего. Дети выделяют, в зависимости от своей жилплощади, кто комнату, кто половину, а кто только угол. Стул для матери дети ставят во главе обеденного стола. Первую тарелку подносят ей.
— Кушайте, дорогая мамочка,
У Капитолины Прохоровны свои представления о законах гостеприимства и правилах потчевания.
«Кушайте, дорогая мамочка» невестка обязана была сказать свекрови пять раз. И свекровь пять раз отвечала невестке:
— Спасибочки, я уже сытая.
И только после шестого приглашения дорогая мамочка, перекрестясь, бралась за ложку.
К своеобразному пониманию законов гостеприимства и правил потчевания родные Капитолины Прохоровны скоро привыкают и говорят ей «Кушайте, дорогая мамочка» столько раз, сколько она требует. Но была у дорогой мамочки еще одна удивительная, богом данная ей особенность — вносить раздор всюду, где она жила, — привыкнуть к этой особенности было уже труднее. За время пребывания в нашем городе Капитолина Прохоровна разбила три из пяти семей своих ребят. А сына-токаря, у которого жила дольше, чем у других, развела даже дважды. И с первой женой, и со второй.
Рассорившись с детьми, дорогая мамочка начинает жить автономно. Сыновья и дочери платят ей ежемесячно министерскую пенсию в 120 рублей. Двадцать Капитолина Прохоровна отдает вдове за комнату, а остальные тратит на еду и кино, которое очень любит. Вместо того чтобы сказать детям «спасибо» за пенсию и заботу, дорогая мамочка начинает поливать их грязью. Сегодня она плачет, делится мнимым горем с домохозяйкой в рыбном магазине, завтра жалуется нянькам, которые сидят на бульваре с младенцами, послезавтра делает своим поверенным кондукторшу автобуса. Заплатит монетку за билет и тут же с ходу скажет:
— А у моей дочери три любовника…
И кондукторша сразу перестает называть пассажирам остановки, у которых те должны сходить. Некогда. Кондукторша держит за руку Капитолину Прохоровну, подгоняет ее:
— Говорите, что дальше, про дочь и трех любовников.
Про каждую из дочерей и про каждого из сыновей дорогая мамочка сочинила по легенде. Один морил ее голодом, другой бил, привязывал к ножке стола, третий заставлял спать на полу в передней. Про дочь, кандидата технических наук, говорилось:
— Не дочь — зверь. Сама ест рублевые конфеты, а больной матери пятак на лекарство жалеет.
Про вторую дочь, кандидата физических наук, рассказывалась другая легенда. Будто эта дочь имеет трех любовников и каждого принимает в свой день недели.
— Его, полюбовника, она, дочь, сажает в мягкое кресло, поит чаем с вишневым вареньем, а меня, мать, выставляет за дверь, на улицу, мокнуть под дождем.
Дорогая мамочка рассказывает, давится слезами, а няньки, домохозяйки, кондукторши, приняв близко к сердцу услышанное, кидаются на защиту бедной, старой матери. Одни пишут жалобу в партийный комитет завода на сына-токаря; другие — директору ветлечебницы на сына-ветврача, третьи — председателю месткома почтового ящика 07/14 на дочь — кандидата физических наук.
Секретарь партбюро завода вызывает Капитолину Прохоровну:
— Это верно, что пишут люди про вашего сына-токаря?
Капитолина Прохоровна плачет, говорит «верно».
Усилиями одиннадцати комиссий и целой дивизии соседей неправда разоблачена, и я отправляюсь на квартиру к вдове, чтобы поговорить с Капитолиной Прохоровной.
VЗвоню. Дверь открывает соседка.
— Можно видеть Капитолину Прохоровну?
— Она ушла в кино.
— Будьте любезны, передайте, чтобы Капитолина Прохоровна зашла сегодня в редакцию.
— Не передам.
— Почему?
— Мы с ней не разговариваем,
