Лиза Завалишина первой из казачек, поселившихся в нашем бараке, пошла в отдел кадров просить работу. Первой из казачек стала комсомолкой. Как будто все хорошо, и в то же время у этой хорошей дивчины была слабость. Легкомысленное отношение к личной жизни. Первого мужа она выгнала, не прожив с ним и месяца. Вышла замуж второй раз и второго мужа прогнала.
Лизкины мужья не стоили ее. Тот и другой были глупее жены. В ожидании третьего, более достойного супруга Лиза не прочь была и поозорничать.
Два часа ночи. Я мучаюсь, не могу найти зачина для корреспонденции — нужно написать ее к отходу утреннего самолета, а Лизка стучит в стенку:
— Э… э! корреспондент, кончай писать. Приходи, будем целоваться,
Тайн у нас нет. Наш барак, вы знаете, как решето. Я в краску. Стыдно перед соседями. А она смеется.
Я, конечно, очень благодарен Лизе Завалишиной. Придумала она это чаепитие с народным комиссаром очень кстати. Выручила соседа. У меня же ни чашек, ни ложек, ни скатерти, ни керосинки.
Я хвалю Лизу и одновременно тревожусь. Зачем она поставила вазочку с медом рядом со слипшимися в ком подушечками? Смотрю на Лизу, а она улыбается.
Вокруг лилейного чела
Ты дважды косу обвила.
Твои пленительные очи
Яснее дня, темнее ночи.
Лиза, хоть и некрасива, могла обворожить любого. Лицо милое, симпатичное, а кровь при всем при том дикая, казачья. Не дай бог кому-нибудь рассердить Лизу с телефонной станции. Тогда милая, симпатичная становится беспощадной.
Мой взгляд снова падает на блюдце с подушечками, и я снова думаю: «Зачем?» Несчастное блюдечко перестает быть блюдечком и начинает казаться мне ружьем, которое не без умысла вешают авторы в первом действии своих дрампроизведений. И я тревожусь, жду выстрела в спину.
Садимся за стол. Хозяйка разливает чай по кругу. Товарищу Серго, мне, себе, а над чашкой начальника строительства задумывается, Я кашлянул. Лиза оборачивается ко мне и говорит:
— Сама знаю. Кто обидит в своем доме гостя, тому нет прощения.
— Не дури, наливай, — шепчу я.
А она обносит начальника. Оставляет его чашку пустой.
Мы с начальником строительства вскакиваем со своих мест. Я красный от возмущения. Он от полученного оскорбления белее скатерти. Товарищ Серго успокаивает, усаживает нас, говорит:
— Сначала давайте спросим, выясним, какая у хозяйки претензия к начальнику строительства?
— Не любит он молодежь, — говорит Лиза. — Плюет на нее. Срамит.
— Чем?
— Пришел к молодежи в барак народный комиссар, товарищ Серго. Вот к Степе Садырину. А Степану некуда посадить, нечем угостить дорогого гостя.
— Я очень доволен вашим угощением.
— Я не в счет. Сутки дежурю, двое разъезжаю по окрестным базарам на попутных машинах. Работа у меня такая удобная. Сливочное масло, творог я купила в станице Магнитной. Мед — в башкирском селе Финьшампенуаз. Варенье и яйца в городе Верхнеуральске, это шестьдесят километров от нас. А ребята работают каждый день, да еще по две смены кряду. Им ездить по базарам некогда. Я спрашиваю: почему в сельском магазине станицы Магнитной сливочное масло есть? Почему в Верхнеуральске, где тюрьма самая большая достопримечательность города, есть и яйца, и варенье, а в магнитогорском орсе ничего, кроме конфет-подушечек, которые руби топором, не разрубишь.
Я дергаю Лизу за юбку.
— Остановись, хватит.
Зря только напомнил о себе. Она ткнула в меня пальцем, сказала:
— Степан Садырин каждый день печатает в «Молодежной газете» статьи и заметки, а вы посмотрите, в чем Степа ходит?
Я пробую спрятать ноги. Но увы. Товарищ Серго видит на мне обтрепавшиеся, перевязанные веревочкой сандалии и удивленно поднимает вверх правую бровь.
«Куда делись трэхи?» Нарком хочет задать этот вопрос спецкору и не задает его. Щадит самолюбие.
А Лиза Завалишина продолжает добивать начальника строительства.
— Понимаю, — говорит она. — У начальника на первом плане не молодежный городок, не магазины орса, а строительство завода. Но ведь у начальника есть заместители и по орсу и по коммунальному отделу. Почему же он не проверяет работу заместителей?
Товарищ Серго отодвигает от себя чашку с чаем.
— Он не проверяет заместителей, я не контролировал его. Я тоже не имею права на ваше угощение.
— Ну как вы можете равнять себя с нашим начальником? Вы третий день на Магнитке. И уже пришли посмотреть, как живет молодежь. А он?..
— Сделайте доброе дело. Покажите начальнику строительства молодежный городок. А вместе с вами и я пройдусь.
Лиза добилась чего хотела. Рада.
— Куда пойдем сначала?
— Где у вас хуже всего?
Положение с клозетами в молодежном городке было скандальным. Но вместо того, чтобы назвать это учреждение как-то помягче: «уборная», «туалет», «отхожее место», Лиза смотрит в глаза начальнику строительства и говорит прямо, зло:
— В молодежном городке нет ни одного сортира. Забыли запланировать, не построили.
Товарищ Серго смотрит на начальника строительства, переводит глаза на Лизу:
— Неужели это правда?
А у той в голосе слезы. Вот как накипело.
— Молодежь, комсомол. Коммунальный отдел считает, что у нас ни стыда, ни совести. Обойдемся и так. Как кошки.
— Как так? Что значит так? Лиза подошла к окну.
— Видите метрах в двухстах отсюда кустарник? Под ним два оврага. Так мы с мальчиками договорились: левый — «Пур ля дам». Правый — «Пур ле мосье».
Товарищ Серго снова посмотрел на начальника строительства.
— Вы знали об этом?
— Нет.
— Из-за вас мне придется начать осмотр городка с непостроенного сортира.
Народный комиссар ходит с начальником строительства из барака в барак. Лиза показывает им все неустройства. Подходят они к двадцать первому бараку. Кроме двадцати жилых у нас был один не жилой. В четыре двери; На каждой вывеска: «Аптека», «Парикмахерская», «Часовая мастерская», «Комендант».
Товарищ Серго торкнулся в эту последнюю дверь. Захотел поговорить с комендантом. А дверь на открывается.
— Стучите громче, — говорит Лиза.
Товарищ Серго стукнул — и снова безрезультатно. Тогда заручку с силой дернул начальник строительства. Дверь открылась, и на ее пороге выросла экзотическая, многоцветная фигура Школьникова. Гражданская война кончилась семь-восемь лет назад, а наш комендант все еще ходил в галифе из малинового сукна. Конечно, не в тех галифе, в которых ходили когда-то в конную атаку буденновцы, а лишь сшитые под те здесь, в Магнитогорске, портным-кустарем по заказу Школьникова. В отличие от тех, буденновских, эти были заправлены не в кожаные сапоги, а в носки лилового цвета. Сапог, как и сандалий, на Магнитке не было. Лиловые носки, в свою очередь, были прихвачены под комендатскими коленками только что начавшими входить в моду подвязками из цветной резины. У него были ярко-желтые. Но если другие мужчины прятали резиновые подвязки под штанинами, Школьников носил их сверху. На виду.
Кроме малиновых кавалерийских штанов у нашего коменданта были пышные кавалерийские усы. А между усами и штанами на этот раз ничего. Даже нательной рубашки. Комендант выскочил на люди как был. Только на минутку. Затем, чтобы отлаять того, кто побеспокоил его в это душное, жаркое утро, Школьников открыл рот и, увидев перед собой начальника строительства, поперхнулся бранным словом.
— Вы что, спали?
— Сверял иньвеньтарьную книгу с наличностью.
Увидев Орджоникидзе, Школьников сказал «ой» и попятился назад в комендантскую.
Наш комендант не был ни дельцом, ни жохом, чем выгодно отличался от двух прежних комендантов молодежного городка. Но этот, ни жох, ни делец был потрясающе ленив и примитивен, чем и вызывал у всех нас досаду. Вот и теперь, вместо того, чтобы снять с себя желтые резиновые подвязки, не срамиться перед народным комиссаром, Школьников сел у зеркальца фабрить усы. Затем, сунув ноги в белые с красным бутсы, а руки в полувоенный френч, сшитый тем же портным-кустарем из грубого зеленого сукна с черным кожаным воротником и такими же обшлагами, комендант выскочил на крыльцо и вытянулся перед товарищем Серго.
— Вы давно здесь комендантом?
— Без двух недель семь месяцев.
— Где работали до этого?
— Опять же комендантом. Сначала в поселке на руднике. А до рудника на Кирпишном. Коммунальный отдел где плохо, туды кидаить Школьникова.
— За что же вас так?
— Известно. Другие коменданты ворують, грабять. Которые уже раза по два на суду были, а я ни разу. У меня все по закону.
— А жалуются на вас почему?
— Кто?
— Молодежь.
— Не должны бы. Я стараюсь для их же пользы.
— Стараетесь, а народ в городке сидит без воды.
— Так то не я виноватый.
