Врач. Так, так… А как у вас глаза?
Симулянт. А что? Мо, скажешь здоровые? Не вижу. Ей-богу. Например, полчаса с тобою разговариваю, а до сих пор не пойму, кто ты, мужчина или, мо, женщина-врач? (Подталкивает врача локтем).
Врач. Да где… А руки?
Симулянт. Ой слабые! Насилу очередь растолкал, пока к тебе добрался. А санитара твоего вдарил, а он даже не умер. Дышит…
Врач. Дышит?
Симулянт (вздыхая). Дышит…
Врач. А с сердцем ничего не замечаете?
Симулянт. Ой боже ж мой! Наоборот. Без сердца ничего не замечаю. Только с сердцем. Даже получку с сердцем получаю. Серчаю, что за прогулы выворачивают. Сердечный я (плачет) инвалид.
Врач. Успокойтесь, товарищ. Ну а ноги как?
Симулянт. Ноги? Как раз плюнуть. Болят. И ноги болят, и горло болит… Никак не пойму, что за неувязка. Ноги промочу горло не работает, горло промочу – ноги не работают. Паралич… (Всхлипывает).
Врач. Значит, вы водку пьете?
Симулянт. Пью, пью… (Плачет). Врать не стану. Пью… Вот только не закусываю.
Врач. Не закусываете? А почему не закусываете?
Симулянт. Нельзя.
Врач. Почему нельзя?
Симулянт. Катар.
Врач. Катар? Да где… А откуда вы знаете?
Симулянт. Знакомый фельдшер говорил. У вас, говорит, катар аж двенадцативерстной кишки.
Врач. Двенадцативерстной? Ложитесь…
Симулянт. Ай…
Врач. Ложитесь, ложитесь.
Симулянт. Вот тебе и на! (Ложится на диван).
Врач начинает ощупывать живот.
Симулянт. Ой! Ой! (Смеётся). Туда не лезь, там у меня ломота.
Врач. Грыжа?
Симулянт. Да, ломота. В семнадцатом году буржуя с моста кидал, так надорвался.
Врач. Ну, ложитесь. (Закатывает рукава и хочет снова пощупать).
Симулянт. (Кричит во всё горло). О-ой!!!
Врач. Что вы кричите? Я ж еще вас не давил.
Симулянт. А что, хочешь придавить?
Врач. Нет, нет, товарищ. Я только прощупаю вашу слепую кишку.
Симулянт. Ля! Уже и кишка ослепла. Полный прорыв в организме!
Врач. Да где… С организмом у вас действительно плохо. Долго лечиться придется.
Симулянт (радостно). Значит, ослобождение?
Врач. Вряд ли ослобождение тут попрет. Да где… Придется и на курорт вас послать.
Симулянт. На курорт? Да дорогой же ж мужчина науки! Что ж ты молчал? На курорт! На курорт! (Танцует).
Врач. Успеете! Надо сначала небольшую операцию.
Симулянт. Операцию? Зачем же операцию? Мо, хватит пока ослобождения?
Врач. Нет, товарищ. Там у вас двенадцативерстная кишка малость испортилась, так мы ее чуточку, верст на пять, укоротим. Отрежем! Ложитесь сюда!
Симулянт. Да я здоров!
Врач. Ложитесь, ложитесь. (Достает из шкафа большущий нож).
Симулянт. Хворые ноженьки, спасайте! (Убегает).
Врач. (Достает из ящика стола колбасу, отрезает кусок, начинает есть и хитро улыбается.) Санитар! Давайте следующего!
В харьковский горсовет избрано 30 процентов депутатов-женщин.
В жилкооперативе довольно любопытная ситуация сложилась.
Современная ситуация.
Возвращаюсь как-то домой и встречаю соседа тов. Зайца.
Стоит на лестнице и плачет.
– В чем дело? – спрашиваю. – Почему плачете на ступеньках, а не на своей жилплощади?
– Не позволили.
– Кто?
– Горсовет.
– Не может быть, говорю, такого, чтоб запрещали гражданам плакать гам, где возжелается. Я всегда плачу у себя дома.
– А я реву, как видите, на людях…
– Да в чем же дело?
– В активности и популярности. Теперь наша квартира не квартира, а филиал горсовета. Сегодня выборы были…
– Ну?
– Ну и ну! Моя жена прошла от неорганизованных домохозяек, ваша домработница Феня Кривоножка – от организационных домработниц, тов. Ткачучка – от жилкооператива, а Лозиха – кандидатом. Сейчас распределяют функции. На кухне такой пленум стоит…
Тут Ткачук идет. Увидел нас, за голову схватился.
– Прошли? – спрашивает.
– Единогласно!
– Так и знал! Мне всю ночь мандаты снились. Что ж теперь делать, товарищи граждане?
Заплакали мы коллективно. Плакали, пока совещание на кухне не закончилось.
Потом впустили нас.
– Заходите, – говорит моя Феня, – да организованно, не топайте, как жеребцы: тов. Ткачучка сейчас тезисы для доклада выдумывают.
Поразбрелись мы по комнатам, а через час снова сошлись в коридоре.
– Ну как? – спрашиваем друг друга.
– Меня уже втянули, – ответил тов. Заяц. – Приказали написать и повесить на двери, вот.
Показывает на табличку: «Дежурство членов горсовета от 5 до 9 ежедневно».
– Я тоже уже чувствую женину популярность, – вздохнул Ткачук. – Уже моя дочка Леська заявила: «Какой же ты отец, раз даже в кандидаты не попал? Что я завтра в детском саду скажу? Отсталый ты элемент».
– Хорошо, что моя Феня не родственница мне, все легче. Хоть дети укорять не будут! – радостно выкрикнул я.
– Не велико счастье, – раздался за дверью голос шестилетнего сына. – Запомни: гулять теперь я буду только с Фенею. Феня – власть! А ты что? Приятно, когда тебя власть за руку ведет.
Я прикусил язык.
– Это еще ничего, – шепотом говорит Ткачук. – A вот как теперь на предмет брани? Ну как ты ее отбреешь? Может, именно она дежурит? Исполняет служебные обязанности? Уголовным кодексом пахнет. Вон оно что! Придется, наверно, ночью, когда уснет.
В первом часу ночи мы снова сбежались в коридоре: Ткачук, Заяц и я.
Члены горсовета спали.
Ох и влетело им!
Нет житья
(Монолог летуна)
На заводе у нас черт знает что творится!
Контролер на контролере. Ужас! Каждый свой нос к станку сует, а настоящему рабочему житья нет. Буза!
Не выйдешь на работу – на черную доску вывешивают: «Прогульщик!» Опоздал на работу – штраф! А шуму того, шуму! «Срыв», «Прорыв», «Разрыв». Трах-тарарах-бах – и сразу штраф!
Я не говорю, что неправильно. Правильно. Раз не вышел на работу – наказывай.
Только разберись. Моть, я галоши по талону в рабкоопе добывал. А моть, я больной, моть, мне в Харькове уже и дышать нельзя. Моть, мне на Кавказе пора дышать.
Давай, говорят, справку от врача. Бузотеры! А врач кто? Разве врач понимает душу рабочего человека? Разве ему душа нужна? Ему аппендицит сам вынь да в мусорное ведро кинь… Прихожу неделю назад. Так и так, товарищ доктор, горло. Он посмотрел: «Чепуха. Работать не мешает». Вскипел я. Как не мешает? А моть, у нас воззвание ЦК обсуждаться будет, а я молчи? А, моть, я встречный план выставлю! Давай, говорю, ослобождение, пока живой!
– Да вы не умрете, – отвечает.
– Не я, а ты пока живой.
Дал, конечно. Такие у нас врачи. А инженеры, думаете, лучше? Ни подхода, ни линии к рабочему человеку. Был у нас на ХПЗ один такой. Не человек, а трудовой интеллигент.
– Продукция, – говорит, – у вас, товарищ Крикун, ни к черту не годится. Браку много. Подтянитесь! Нехорошо.
«Ах ты, – думаю, – гнида! Кому ж ты говоришь, а? Да, моть, я таких, как ты в семнадцатом без никоторого промфинплана тридцать семь штук в тачке вывез! А не веришь, так я тебе из дома контрольные цифры принесу. У меня записано. Из-за таких на заводе не удержишься, а потом говорят – летун, бездельник. И летаешь, потому не понимают рабочего человека. Разве летать – радость велика? Перешел я, к слову, с ХПЗ на „Свет шахтера“. Разве ж такие условия труда? Гудок не тот, трамвай не тот. Пивная далеко. Пока привык – неделю опаздывал. Мастер начал буровить. Свой же брат рабочий, а как мастером стал, так сразу на интеллигентскую точку потянул: „Продукция плохая, норма хромает“. Поучитесь, говорит, у наших ударников. Как сказал он это, так верите, у меня в нутре что-то перевернулось. Мне? Учиться? У ударников? У шпаны? Да, моть, я сам такой ударник, что уже и не знаю, по ком и ударять. Такая обида! Ну, думаю, ладно. Посмотрю я на твоих ударников. Хорошо. Подхожу…
Ну, товарищи-граждане! Такое увидел – выразиться не могу. Куриный смех. За ударного бригадира баба! В штанах, в кепке и курит… Ах!.. Ну! Браток, брось… Чтоб Петька Крикун у бабы учился! Не будет, браток, дела. Я, браток, бабу классовым врагом считаю. Меня баба раз так подсекла – вовек не забуду. На собрании обсуждали мы план. Беру я слово. „Да, – говорю, – так и так, неправильно составлен план. Переборщили. Разве можно, чтоб такие задания? Да и норма завышена“. После меня берет слово одна, значит, работница. Ну, баба. „Действительно, говорит, правильно заметил тов. Крикун – план составлен неудачно, не учли всех возможностей. Нормы выработки ошибочные, их надо увеличить“.
Как взяли меня на смех. „Что, – хохочут,-Крикун! Здорово тебя женский вопрос поддержал!“ Вот подвезла, гадюка! Тьфу! Под корень подсекла. Не могу я теперь на бабу смотреть. Разве понимает баба душу рабочего человека? Правда, теперь и мужики не те пошли. Свой брат, а присмотришься… Такая буза… Нет таких, чтоб настоящий рабочий. Чтоб свой в доску. Он или двадцатипятитысячник, или закон трактован до конца пятилетки. Тот соревнуется, этот кого-то на буксире тянет. Этот ударник, тот энтузиаст. Один выполняет, другой перевыполняет. Одного премируют, второму орден на блюдечке. Нет житья чистокровному рабочему! Эх! Трещит пролетариат!
