Привели Гарну.
– Ого! Неплохой пес. Так-так, – рассматривал ее со всех сторон Федор Михайлович. – Перо[23] как следует, колодочка[24] что надо. Добрячий пес.
– Премированный, – с гордостью сказал я. – Ее мама на всесоюзной сельскохозяйственной выставке…
– На собачьей, хотели вы сказать?
– Именно на сельскохозяйственной съела премированного голландского петуха вместе с перьями и медалью, висевшей на шее петуха.
Но этот дифирамб перебил радостно-звонкий голос Павла, который вбежал в комнату и затанцевал, припевая:
– Наша Гарношта – собашта Съела кило колбасы.
– Видите? Видите? – поймал я за руку Федора Михайловича, высунувшегося в коридор. – Вся в мамашу. Апорт, Гарна!
– Апорт – значит подай, – зарычал Федор Михайлович. – Как же она подаст, если уже проглотила, чтоб она сдохла. Кило ж колбасы!
– А глаза? Глаза! – не унимался я. – Обратите внимание. Ум. Осмысленность. О, вы еще не знаете Гарну!. Хотите, скажет цену вашей колбасы? Гарна! Же ву резон колбаса? Труа рублей а кильо? Гарна! Вуй!
– Гав, – подтвердила Гарна, облизываясь.
– Слышали? Три рубля.
– Два девяносто, – вздохнул Федор Михайлович.
– По талону брали?
– Так.
– Гарна угадывает цены товаров свободной продажи. Класс, братец ты мой! Породочка! С аттестатом собачка! Сейчас покажу. Куда же вы убегаете?
Ужинали мы без Федора Михайловича.
За ужином по предложению дяди решили матрац для Гарной снять с моей кровати.
– Непремированные литераторы могут переспать и без матраца, – сказал дядя.
Я тоже голосовал за.
Спал я на голой сетке. Снилось, что я не я, а гончая, и меня премировали на собачьем конкурсе.
Проснулся я от боли. Укусил сам себя за ногу.
А утром дядя не мог найти свои вставные зубы, что положил на ночь на столик у своей кровати.
Иду сегодня со службы на обед. Под дверью своей квартиры вижу всю детвору нашего двора. Дико хохочет.
– Чего вы тут делаете?
– Концерт, дядя.
– Какой концерт?
– В этой квартире какой-то малахольный купил собаку, и она поет. Как только тетя заиграет и запоет, собака тоже поет, а мы спорим, у кого лучше выходит.
Я насторожился. Катэт пела романс Шуберта. Гарна выла. Я подхватил за компанию, и лишь мой голос обеспечил перевес вокальным дарованиям Гарны.
Воша
(Обывательский диалог)
Иван Иванович! Здрас-с!.. Куда это вы так спешите?
– А? Доброго здоровьичка! Спешу! Лечу! Бегу! Делов! Делов полна голова!
– А чем это вы так нагрузились? Что это?
– Это? Мертвый паек.
– Как?
– Мертвый паек. Бабушка полгода как умерла, а паевая книжка осталась. Так я до сих пор получаю.
– Здорово!
– Недурно. Бегу вот в «Динамо». На покойную бабушку коньки отпускают.
– Но почему пешком? Трамваем лучше.
– Лучше? А сдача?
– Какая сдача?
– Ну, сдача. С рубля, с пятерки, с десятки. В трамвае не дают, в рабкоопе не разменяешь. Ни поехать, ни поесть тебе.
– Паника! Да мелочи сколько угодно. Я только что разменял.
– Он разменял! Он разменял! А на Заиковке?
– Что там на Заиковке?
– Не знаете? Неужели не слыхали? Ужасный случай… Умер один выдвиженец. Пошли родичи гроб покупать – сдачи нет. Ходят день, ходят два, ходят три, ходят чет…
– Враки! Не может быть, чтоб выдвиженец и так долго на одном месте находился. Уже б перекинули или сократили. Враки!
– Честное слово!
– Вранье! Не всякому слову можно верить. Вон один кассир божился-клялся, что денег на сдачу нет. А тряхнули его дома и пожалуйста: триста сорок один рубль девяносто семь с половиной копеек серебром.
– Серебром?
– И медью.
– Где же он их припрятал?
– В самуваре.
– В самуваре! Смотрите, какое опасное место! В самуваре! А-яй!
– И что странно. Из-за несчастной полкопейки засыпался.
– Засамуварился!
– Пришли к нему, искали, искали, искали – нету.
– Нету?
– Нету. А он сидит – чаек попивает. На столе, значит, самувар кипит, чашки, блюдца, сахарок, вареньице – полный букет. И говорит кассир агенту розыска: «Может, чайку б выпили по такой, хе-хе, работе». А тот ему: «А почему б и не выпить? Пожалуйста». Начала жена наливать, а из самуварного кранта полкопейки в чашку бряк. Ох-хо-хо… И готовый.
– Такой изобретатель! Господи!
– Нда… Не повезло изобретателю.
– Пострадал на финансовом фронте.
– Редеет армия изобретателей.
– А и вправде. Вон и у нас в жакте один изобретатель пострадал.
– На финансовом?
– Нет. На заготовительном.
– Жертва кулачья? Классовой борьбы?
– Какой там. Хуже. Жертва… таранки.
– Таранки?
– Ага. Придумал способ таранку хранить.
– Какой там способ? Таранка, кажется, всегда одним способом сохраняется: солится, вялится, сушится.
– Да нет, у него цель была другая. Большие масштабы.
– Интересно, какие масштабы?
– Скупал он во всех магазинах таранку, нанизывал на шпагат и спускал в вентиляционную трубу.
– Оригинально.
– Чрезвычайно! Семьсот сорок три таранки нанизал. А чтоб замаскировать, он на конец шпагата, что из отдушины торчал, искусственную хризантему привязал.
– Эдисон!
– Куда тому Эдисону!.. Да… Пришли как-то гости. Увидела, на несчастье, одна дамочка хризантему. Откуда, спрашивает, у вас такая чудесная хризантема? Ах! Ах! Да ручкой дерг!
– Ну?
– Ну и ну! Хризантема в руке, а вся таранка бухнула с четвертого этажа куда-то в подвал.
– Боже ж мой! Крах рыбных промыслов!
– Теперь таранка гниет и на весь дом такая вонь…
– А он, идиот, на проволоку нанизал бы. Крепче.
– Да тут не в материале дело. Тут – судьба.
– А верно. Точно.
Судьба играет человеком,
Она изменчива всегда.
– Правильно! Судьба! Припоминаете Идиотенка?
– Какого?
– Ну, Идиотенка?
– Петра Петровича?
– Да его ж…
– Ну?
– Судьба. Помер!
– Грипп?
– Да нет.
– Тиф?
– По-душ-ка! От подушки помер!
– Съел?
– Не успел! Даже не попробовал. Подушки в одном магазине продавали. Пошел он в очередь. Купил подушку. На живот бечевкой привязал. Снова в очередь. Еще подушку. Словом, пять или шесть подушек приобрел. Летит радехонек домой, несет подушки перед собой, ничего не видит и… напоролся на такси…
– Iже есi на небесi!
– И его, и подушки – в пух и прах!
– В пух и прах?
– Эге. Даже в протоколе милиция записала: «На месте происшествия обнаружен пух и прах гражданина Идиотенка Петра Петровича». Судьба такая…
– Именно. А сколько человек мог бы еще сделать для республики…
– Еще бы…
– Мог бы стать в очередь за чересседельниками… За шлаком…
– За березовыми почками…
– Приобрести десять пудов глории…
– Ведра три касторки…
– Тонну козьих хвостов…
– Полную ванну керосина…
– Полный рояль набрюшников…
– Мог бы сделать матрац из мыла…
– Мог бы питаться прекрасною колбасоею…
– Колбасоею?
– Ну да. Колбаса из сои называется «колбасоя». Прекрасная штука. Кстати, как у вас дела с питанием?
– Прекрасно!
– То есть?
– Знаменито!
– Домашнее питание?
– Нет.
– Общественное?
– Нет.
– А какое же, наконец?
– Дружеское.
– Дружеское? Что за новость?
– Наоборот – древность.
– Дружеское?
– Именно. Мясо: друг мой – приказчик. Молоко: приказчик – мой друг. Масло: приказчик – женин друг. Овощи: подруга женина – приказчица. Решили проблему.
– Как же я проворонил?
– Живем не горюем! Жизнь бьет ключом!!! Общественные обязанности…
– Неужели имеете нагрузки?
– Ого! Вот бегу сейчас к Шептуновскому – нагружаюсь сплетнями, потом к Брехенчуку – нагружаюсь слухами, а тогда к самому Шушукале…
– А у него ж что?
– У него? Тс-с-с. У него… секретная новейшая организация. ВОША!
– Что-о-о-о?
– Говорю – ВОША.
– Что ж оно означает?
– ВОША – это Всеукраинское объединение шептунов-активистов. Поняли? Ну, прощевайте!
– Бывайте здоровы. Надо ж и себе вступить.
1931Он сидел, пренебрежительно смотрел вокруг и злорадно думал: «Наконец-то… Я добился… Под ногами у меня все! Я топчу все! Политика, пропаганда, классовая борьба, техника, искусство – ничто не минует моих когтей… Целые тысячелетия люди рождались, страдали, умирали, сходили с ума в научных терзаниях, пока дошли до этого чрезвычайного достижения человеческой мысли, а я могу топтать его своими ногами… Ух! Как я злорадствую!!!»
И воробей, сидевший на радиоантенне, еще раз сжал ее своими лапками.
Топ-топ на село!
(Пародия на Остапа Вишню)
Ой полола горлиця
Лободу, лободу
Та й послала припотня
По воду, по воду и т.д., и т.д
Чудесна эта народная песня, прекрасна эта народная песня, весела эта народная песня, но не весело было Запридуховскому с-х кооперативному товариществу, а совсем наоборот.
