Чудесна эта народная песня, прекрасна эта народная песня, весела эта народная песня, но не весело было Запридуховскому с-х кооперативному товариществу, а совсем наоборот.
А «наоборот» это произошло из-за того, как говорят старые люди, «опчественного» племенного бугая, которого оно (с-х товарищество) приобрело у Краснопуповского филиала Доброскота, чтобы он (бугай) да полюбил запридуховских коров, чтобы от той любви да были славные телятки, чтоб те телятки да усердно сосали коров, чтобы они (коровы) да давали много моньки, чтоб она (монька) да облегчала нам жизнь и строительство социализма…
Великая, как видите, идея, прекрасная, как видите, идея…
…………………………………………………
Iди, iди, припотню,
Не барись, не барись,
На чужiї горлицi
Не дивись, не дивись.
Хоть и был тот бугай сентиментальской породы, хоть и смотрел он исключительно на запридуховских рогатых и хвостатых «горлинок», но ничего из тех взглядов не вытанцовывалось.
Не оправдал бугай надежд, которые возлагало на него с-х т-во, спасовал, одним словом, бугай. Не может он удовлетворить пылкого чувства запридуховских «дам», которые ждали любви племенного «кавалера», и сердца их (коровьи) трепетали, как телячьи хвосты на морозе.
Выяснилось, что племенной этот бугай не способен продолжать род свой крупнорогатый.
И в расстройстве теперь запридуховские коровы, и в расстройте с-х т-во, ибо вложило оно в того бугая аж 350 рублей, и пишутся бесчисленные письма, и посылаются бесчисленные письма, и просит с-х т-во совета у редакции.
А что мы, редакция, можем посоветовать, когда у нас у самих штат маленький, недавно вот сокращение было.
Трудно ж нам, уважаемые запридуховцы, ей-богу, трудно… Обходитесь уж как-нибудь домашним способом…
…………………………………………
Бо чужiї горлицi
Полетять, полетять,
Вони тебе, припотня,
Не схотять, не схотять.
……………………………………………..
Ах, как трудно, когда бугай не «импонирует».
Ах, ах!
Ах!
Любовь Федьки Гуски
(Пародия на Юрия Вухналя)
Мы сидели на дубках у клуба, и Федя, обнявши меня одною рукою и прищуривши глаз, время от времени сплевывая, рассказывал мне печальную свою любовную историю.
– Сначала наши дипломатические взаимоотношения с Дунькою были довольно хорошие и нормальные. Обниму, бывало, крепко, чмокну в щеку, а она лишь солидарно подморгнет и разве когда-никогда скажет:
– Федька, не политиканствуй. Куда ты это рукою полез? А ну сейчас же вынь!
В Дунькиной клуне был я как у себя дома. Это было, так бы сказать, мое полпредство. Приду, ляжу на скамейку и чувствую себя как неприкосновенная особа на вражьей территории.
Так было до той поры, пока в наши дела не встревали Дунькины родители и не имели на нее никакого влияния. Но как-то (Федя вздохнул) Дунька подпала под влияние отца и матери и начала верить ихним брехливым поклепам.
Прибравши власть в свои руки, отец и мать, эти твердолобые консерваторы, повели такую бешеную агитацию против меня, что я не знал, куда и деться.
Вот, представь, однажды в воскресенье выходит Дунькина матуся, этот министр внутренних домашних дел, на колодки и привселюдно на женском, так бы сказать, парламенте выступает с провокационной речью, мол, Федька Гуска – барбос и падла, и я его, босяка, во двор к себе не пущу, а не то что дочку замуж за него отдам. На колодках в то время была тетка Мокрина. А ты ж знаешь тетку Мокрину. Это не женщина, а чертова радиотрансляция. Через день все село знало про выступление и со всех сторон комментировало речь Дунькиной матери, намекая на обострение взаимоотношений между нами и на разрыв.
Я сам отлично чувствовал, что тут пахнет разрывом. И не ошибся.
Один раз я таки подговорил Дуньку пойти погулять и, оставивши пиджак свой в клуне, пошел на леваду.
Через час вернулся и увидел ужасную картину. На мой пиджак Дунькины родители совершили позорный наскок. Это был настоящий разгром.
Как потом выяснилось, родители искали какое-то письмо, которое будто бы я писал Гапке Сапроновой.
Это так меня возмутило… И вправде, братушка, это ж было неслыханное нахальство, что я тут же в Дунькином дворе обменялся с матерью острыми нотами. На другой день в селе только и разговору было, что про мой разрыв. Враждебные ко мне круги населения галдели, что, мол, так ему надо, сукиному сыну, и побаивались, как бы я Дунькиным родителям окна не побил.
Умеренные круги стояли на моей стороне.
– Ну, а как же ты? Не жалеешь? – спросил я Федю.
Федя глянул на меня, усмехнулся, плюнул и гордо проговорил:
– Мне разве что? Они ж плакать будут, а не я. Я еще вчера с хуторов два заказа получил. Хвеська Карпова гулять в воскресенье зовет, а Горпина Капронова на Покров просит прийти. Во как! Понял?
Харьков. Сумская улица, дом 122. Здесь жил В. Чечвянский. Здесь и уставлена мемориальная доска в его честь.
Василь Чечвянский в кругу писателей.
Между прочим, это не трудно.
Потому как своего у меня довольно много и не абы какого, а чрезвычайно оригинального.
Прежде всего псевдоним Чечвянский. Разве не оригинальный? Серьезно. Попробуйте не только в нашей, а даже в мировой литературе найти что-нибудь подобное. Не найдете – уверяю.
Чрезвычайно оригинальный псевдоним.
Потом, я чрезвычайно оригинально играю в шахматы.
Играю исключительно на проигрыш.
Ни у кого я не могу выиграть. Даже такой полнейший простак в шахматах, как секретарь журнала «Bсесвiт», и тот никогда мне не проиграл.
Не может, потому как я в этой области уникум.
Как Алехин непременно выигрывает, так я непременно проигрываю.
Кроме игры в шахматы я еще не без успеха ловлю рыбу удочкой.
Прошлым летом ловил рыбу на Донце в селе Хотомле.
За два месяца у меня украли плащ, сапоги и книжку И. Микитенка «Уркаганы».
Плащ и сапоги украли всерьез и надолго, а книжку через два дня подкинули с надписью: «Жаль, что ты не автор, а то б было интересно».
Я очень рад, что даже в таких глухих закутках у нас интересуются украинскими авторами послеоктябрьской поры.
…………………………………………….
Могу еще отметить такое «свое».
Я всегда помню, что у нас бумажный кризис, и не пишу романов, повестей и вообще крупных вещей.
Не умею.
А раз не умею – не берусь.
Безопаснее, знаете.
Читает человек небольшую вещичку и только настроится ругать, а тут вдруг – точка.
И не успеет читатель отругать – точка всегда выручает. Ставлю ее, благодетельницу.
Точка…
Чудная вещь проливы.
Если, к примеру, про проливы пишут в географии, то пишут так:
«Проливами называются узкие водные полосы, которые соединяют огромные водные пространства».
А в истории про те же проливы пишут уже так:
«Проливами называются водные полосы, которые разъединяют огромные водные пространства».
И, как выясняется, по части проливов география промашку дала.
Историки, видимо, народ ученее: своим определением пролива они попали не в бровь, а в глаз; оно и удачнее, и правильнее.
Берем Дарданеллы и Босфор.
Соединяли ли они Черное море со Средиземным?
Черта с два.
Даже утки дикие, когда в теплые края летят, эти проливы нейтральной зоной обходят.
Были, правда, моменты, когда география брала верх, но ненадолго.
История быстро разъединяла Черное море со Средиземным.
В конце концов надоело и географии и истории спорить из-за проливов.
Отшвырнули они их другой науке – международному праву.
Международное право пошло дорогой истории.
Больше разъединяло, нежели соединяло.
А проливы никак все в толк не возьмут свою миссию.
Соединяют ли, разъединяют ли.
Но для нас, наблюдателей, дело вроде стало ясней.
Оттого что международное право – наука значительно, сказать бы, точнее и истории и географии.
Точнее потому, что оперирует сильными аргументами.
Какие аргументы у истории или географии?
Что такое история?
Наука о жизни и развитии общества.
Ну и живи, ну и развивайся!
Что такое география?
Гео – земля, графо – пишу. Ну и пиши себе на здоровье.
Что это за аргументы?
А у международного права аргументы куда весомее, куда убедительнее.
Международное право просто говорит:
– Проливы разъединяют!
Ну-ка, пусть кто заявит:
– Нет, соединяют!
Бах из сорокавосьмидюймовки!
Трах миной!
Шарах с подводной лодки!
И все согласны.
Надо выяснить, что важнее человечеству: чтоб проливы соединяли или разъединяли?
